Вера Хенриксен - Сага о королевах Страница 38

— Нет, это конунг сделал так, что другая женщина родила мне сына. Что я могла ему еще сказать, когда он пришел ко мне за советом? Или мне надо было посоветовать ему оставить у себя Альвхильд? Или отправить ребенка конунга на воспитание к какому-нибудь бонду?

— Нет-нет, — растерянно ответил епископ, — я понимаю, что все не так просто.

— А что касается прощения, — продолжала я, — то передай конунгу, чтобы он не испытывал мук совести. Он не сделал ничего, за что мне нужно было его прощать.

Астрид умолкла.

— И что тебе ответил епископ? — спросил я.

Она ответила безо всякого желания:

— Он ответил, что это были жестокие слова и что он будет молиться за меня.

В ту ночь после рассказа королевы Астрид я никак не мог заснуть. Я лежал и раздумывал над ее словами.

Никто не ожидал, что она когда-нибудь сможет полюбить конунга Олава. Епископ прямо сказал, что она жестоко обращается с ним. И тем не менее, за ее словами слышалась еще какая-то темная сила, которую я рассматривал как угрозу. Я чувствовал, что последние дни были слишком радостными и безоблачными. Я забыл о тех, о ком не должен был забывать — о Бригите и Уродце.

Вдруг я услышал, как в тишине скрипнула входная дверь. Я подумал, что кому-то понадобилось выйти по нужде.

И вдруг я понял, что к моей постели кто-то крадется.

— Кто тут?

— Бьёрн — раб, — услышал я в ответ неразборчивый шепот. — Ты не можешь сейчас к нам прийти? В конюшню?

— Могу. Вот только оденусь.

Его шаги проследовали к двери, раздался чуть слышный скрип петель, и все стихло. Я подумал, уж не привиделось ли мне все это.

На улице ярко светила луна.

Вдруг я услышал, как переговариваются воины, которые несли охрану усадьбы. Бьёрн многим рисковал, пробираясь в потемках ко мне в палаты. Если бы его поймали разгуливающим по двору так поздно, то непременно бы строго наказали. То, что я сам вышел ночью во двор, было совсем другое дело. Меня дружинники остановить не могли.

И тем не менее я был очень рад, когда мне удалось пробраться в конюшню незамеченным.

— Кефсе! — раздался в кромешной темноте голос Бьёрна.

Я чуть было не ответил, что меня зовут Ниал, но вовремя остановился.

— Да, — отозвался я.

— Забирайся к нам на сеновал.

— А может, кто-нибудь зажжет лампу?

— У нас нет жира, — последовал короткий ответ.

Поскольку по лестнице на сеновал я мог бы забраться и во сне, все прошло хорошо. И я слышал, что на сеновале собралось много народу.

Я чувствовал себя в полной безопасности здесь, в темноте, на сеновале, среди рабов. Хотя со мной не было ни меча, ни ножа. Ни один из людей Хьяртана никогда не решился бы на это. Но я чувствовал, как и в ночь после смерти Уродца, что мое место среди этих несчастных.

Я нашел свободное место и уселся на овечью шкуру.

Наконец заговорил Бьёрн:

— Сегодня сочельник. Сегодня ночью родился Иисус.

— Да, — ответил я, — в хлеву.

Я не мог придумать ничего умнее этих слов.

— А почему он родился в хлеву? — спросила одна из женщин.

И вновь я не нашелся, что ответить. И никогда бы не смог ответить, если бы думал головой, а не сердцем.

Но сегодняшней волшебной ночью, когда был рожден Иисус, произошло чудо, и я почувствовал, как рушатся преграды, существующие между людьми. Я почувствовал себя единым целым с окружающими меня рабами, почувствовал, как душа моя устремляется к Богу.

И не было преград между спрашивающим и отвечающим, ибо стали мы единым целым. И не раздумывал я над своими ответами, они сами рождались в моем сердце.

— Так почему он родился в хлеву?

— Потому что был послан Небесами.

— Но посланник Небес не рождается в хлеву!

— Посланник Небес — слуга всех нас.

— Посланник не может быть слугой.

— Может, поскольку он дарит всем вам любовь.

— А что такое любовь?

— Страдать с каждым, кто страдает.

— И посланник Небес страдает вместе с нами?

— Да, конечно.

— Тогда почему он не дарует нам свободу? Ведь он всемогущ.

— Он хочет дать всем свободу. И он защищает рабов и страдает вместе с ними.

— А почему он не освободит нас?!

— Любовь не может прибегать к насилию. Даже против злых и темных сил. Тогда она перестает быть любовью.

Вокруг все заволновались, обмениваясь замечаниями:

— Иисус должен быть справедлив.

— А кто из нас может вынести справедливый приговор? — спросил Бьёрн.

Они замолчали, а потом вдруг женский голос произнес:

— Все мы виноваты.

Мне показалось, что это сказала Тора.

— Если ты, Господи, не простишь нам вины нашей, то кто же тогда? — вспомнил я один из псалмов и добавил:— Господь наш никогда не делал различия между людьми.

— И потому он был рожден в хлеву?

— Думаю, что да, — ответил я. — И мудрецы пришли и возблагодарили Небеса и приветствовали Иисуса. Но те, кто боялся потерять свою власть, желали ему смерти.

— А кто желал ему смерти?

— Царь Ирод. Он был повелителем страны. Для того, чтобы убить Иисуса, он приказал лишить жизни всех младенцев мужского пола в Вифлееме и его окрестностях. И тем не менее он не смог убить Христа.

— Он убил младенцев? И как покарал его Господь?

— Не знаю, — ответил я, — если Ирод раскаялся и от всего сердца попросил прощения, то, может быть, он и получил его.

— Такое нельзя простить.

— Бог может простить все.

Эти слова в полной тишине произнесла Тора.

— Рудольф священник никогда с нами так не разговаривает. Он говорит, что мы должны бояться Бога.

— Бога должны бояться лишь те, у кого черна душа и кто не хочет раскаяться, — ответил я.

— А почему священник нам ничего этого не говорит?

— Может быть, он просто не находит нужных слов?

— Но если он это знает и не говорит о милосердии Господнем рабам, зато рассказывает о нем господам, то тогда он лжет.

— Вполне возможно, что он не рассказывает об этом не только рабам, — заметил я. — И обманывает не только вас.

— Кого же еще?

Я не мог уйти от ответа:

— Королеву Гуннхильд. Как вы думаете, почему она не выходит замуж?

— Так священник может обмануть королеву! — с удивлением произнес Бьёрн. — Тогда он может обмануть и самого короля?

— Это зависит от человека. Кто-то из священников обманывает, а кто-то говорит правду. И многие из священнослужителей думают о собственной власти. И поэтому они льстят тем, кто сильнее их самих.

— Ты говорил о любви, — раздалось из темноты. — А куда же она делась? Если ты говоришь, что даже священники заботятся лишь о самих себе.

— Не все священники честно выполняют свои обязанности перед Богом.

— А как же быть с Рудольфом?

— Он честный человек, но он не умен. Поэтому он и говорит о людских ошибках и о наказании, которое постигнет грешников. В этом он черпает силу. Но может быть, нам стоит помочь ему?