Дарья Плещеева - Курляндский бес Страница 38

Где бы взять книгу, думал граф, где бы взять книгу? Хотя бы ощутить ее кончиками пальцев, вдохнуть родной запах кожи!

Герцог довольно скоро отпустил гостей. Некоторых, в их числе и графа ван Тенгбергена, забрала к себе герцогиня. У нее музицировали, затеяли игру в карты, потом стали собираться в церковь. Граф повлекся за придворными в смутном состоянии духа – он плохо понимал, на что ему сейчас церковная служба. Все забыть и заснуть – об ином он и не мечтал. Средство для забытья припомнилось немедленно. И герцогская свита стала ему вдруг тягостна, разговоры показались нелепы, лица – отвратительны.

Аррибо, переодевшись, ждал графа ван Тенгбергена, чтобы проводить его и по дороге долго и с жаром благодарить. Его многословие было непонятно – граф не видел причины для благодарностей.

– А книжку я вам верну, как только прочитаю! Отменная книжка, хотя читаю с лексиконом – но наслаждаюсь! – восклицал Аррибо.

– Книжка?..

Надежда вспыхнула золотой искоркой – может, «Дон Кихот» попал к повару? Кому он нужен в Кулдиге? Только двоим – графу ван Тенгбергену и повару-датчанину, которому приспичило учить испанский язык.

– Дивно, ей-богу, дивно, что испанец написал такую книжку про беса! Испания – это же королевство католиков, там лишнего слова не скажи – к тебе привяжется инквизиция и потащит на костер! – убежденно продолжал Аррибо.

Граф смотрел на него так, как смотрел бы больной, разбуженный от тяжкого сна и снова ощутивший боль.

Аррибо трещал как сорока, пока не довел графа до его жилища. Там их встретил Ян, очень благодарил повара, даже предложил ему стакан вина. Аррибо выпил за здоровье графа и ушел.

– Ян, я устал, – сказал граф. – Я безумно устал. Я лягу.

– Сейчас приготовлю постель, – отвечал слуга, очень удивленный, – обычно его молодой хозяин был неутомим. Тоска в глазах и дрожь в голосе – это было что-то новенькое, а движения руки, шарившей там, где полагалось быть фальдрикеру, Ян не заметил.

Пока он стелил постель, граф присел к столу у окошка. Он желал одного – хоть бы скорее заснуть и забыться…

В комнате еще было светло, поэтому Ян не зажег свечу.

Граф достал из баула деревянную коробочку, длинную и плоскую. В ней, завернутые в сукно, лежали три белые трубки. Там же хранились тонко нащипанные лучинки – разжигать трубку. Потом он достал табак и огниво, набил трубку, примял табак большим пальцем, стал добывать огонь. В левой руке он держал кремень и рожок с трутом, правой бил о кремень кресалом с мелкой насечкой, чтобы снопик желтых искр ударил прямо в трут. Когда удалось, он от трута поджег лучинку и стал раскуривать трубку – это искусство он освоил в детстве, научил отец, которого развлекало, когда ребенок проделывал манипуляции опытного курильщика и выпускал изо рта дым колечками.

Но отцовский табак был обычный, а тот, что привез в Гольдинген граф, – с коноплей. Именно он и требовался, чтобы усмирить душу и победить растерянность.

Граф сел поудобнее, откинулся на спинку стула и погрузился в тот легкий транс, который хорошо известен всем завзятым курильщикам. При этом конопля стала понемногу туманить рассудок – и это было хорошо. Для того, кто утратил форму самого себя, даже замечательно. Если знать меру…

Ян тихо пожелал спокойной ночи и, поклонившись, вышел.

А в комнате становилось все темнее – и остался наконец один тусклый прямоугольник окошка, расчерченный на маленькие квадраты.

Вдруг граф ощутил отсутствие тела. Душа была – тело пропало. Он опомнился – тело вернулось, но не свое.

Граф протянул к окну и осмотрел руки, правой ощупал левую, левой – правую. Руки были материальны. Кому они принадлежали – бог весть. Он прикрыл ладонями лицо. Чье оно – понять было невозможно.

– Господи, где я? – спросил граф. – Меня нет, Господи… Верни меня, Господи!..

И закричал, повторяя внезапно созданную молитву:

– Верни меня, Господи!

Ответа не дождался…

Непонятно было – что делать, куда идти, как себя вести. Словно язык, на котором граф привык говорить, вдруг был изъят из головы, а иного взамен не положено. Немота уст, немота рук, немота души – они были страшны. Следовало спрятаться. Граф оглянулся по сторонам, увидел кровать – кровать доверия не внушала. Это был не привычный с детства деревянный домик на ножках, в котором ощущаешь полнейшую безопасность, словно он зачарован, особенно если задернешь занавески. Курляндская кровать была узка, а человек, лежащий в ней, беззащитен.

А в черных углах сидели бесы. Это они похитили у человека образ Божий, ничего не дав взамен. Это они порвали в мелкие клочки единственную книгу, в которой было спасение, и радовались.

– Мерзавцы! – крикнул граф, запустил наугад горячей трубкой, трубка разбилась, а он еще несколько раз плюнул туда, где затаились враги. От этого на душе немного полегчало. Но все же хотелось выкрикнуть еще что-то обидное.

В последний раз это с ним случилось года два назад, и тогда его спас Мигель Сервантес де Сааведра. Забившись на чердак, Эразмус ван Тенгберген взялся перечитывать давно знакомые книги в надежде, что от них настанет в душе просветление. И ламанчский рыцарь Дон Кихот сказал ему едва ли не вслух: ты именно такой, как я, ты добр и благороден, готов прийти на помощь всем, кто в помощи нуждается, служить Господу и прекрасным дамам. А чтобы сходство стало абсолютным, недостает малости – манер и речи на возвышенный испанский лад.

Душа, да и тело заодно, обрели форму – превосходную форму, которая, увы, не обладала прочностью доспехов, ее приходилось все время поддерживать, для чего и был подвешен к поясу фальдрикер с книгой. Два года граф был счастлив – и не подозревал о грядущей беде.

Тут в окно постучали.

– Они… – прошептал граф. – Они…

– Господин граф, господин граф! – позвал девичий голос. – Откройте окно, ради бога, я заберусь к вам! Я должна вам рассказать…

Граф съежился на стуле. Открывать окно? Впускать нечисть? Чтобы она опять завладела душой? Нет и еще раз нет.

– Господин граф, это я, Маргарита Пермеке! Впустите меня! Я знаю, кто вас ограбил!

Граф подумал: если бы эта Маргарита Пермеке явилась днем, ее можно было бы впустить и выслушать. Но то существо, которое приходит ночью, впускать никак нельзя. Оно отнимет и съест то немногое, что осталось от души.

Постучав еще немного, существо ушло. Граф пересел на постель и обхватил себя руками. Ему было страшно. Он повалился набок и, не разуваясь, свернулся клубочком. Стало чуть полегче.