Юрий Корольков - Операция «Форт» Страница 39

— Мне не поверят? Поверят, да еще как!

Мне было неприятно бахвальство Петра Бойко. В общем он мне не понравился. Вскоре в столовую пришел Бадаев, увидел Бойко и позвал его с собой.

— Ты чего по катакомбам один бродишь, — сказал он, — у нас так не полагается. Пошли…

Взяв со стола фонарь, Бойко пошел следом за…»

Запись этого дня обрывалась на полуслове. Следующие странички, покоробленные, засохшие, как пергамент, относятся к более позднему времени.

«Мы с мужем оказались в отряде нерубайских партизан. Бадаев в самый последний момент избрал своей базой тоже этот отряд. Сначала он не хотел этого делать, рассчитывая обосноваться на пивоваренном заводе.

В городе осталась разведывательно-диверсионная группа во главе с каким-то Петей. Петр Иванович Бойко. Этот Петя был однажды у нас. Он мне не понравился. Уж очень какие-то юркие, убегающие глаза…

…мне хотелось кипучей, боевой жизни, а пришлось сделаться летописцем маленького отряда. Сегодня пошли четвертые сутки, как из городской разведки не вернулись Бадаев, Межигурская и Тамара Шестакова. В городе, говорят, идут какие-то маневры».

Продолжения дневника не было — затерянные страницы так и не удалось найти, но имя Галины Марцишек — третьей связной Бадаева упоминалось еще в одном документе. Его обнаружили позже на улице Бебеля среди бумаг одесской сигуранцы.

Все новые документы, связанные с расследованием дела «Операция „Форт“, ложились на рабочий стол майора госбезопасности Рощина. Видно, с большим напряжением работал следователь, разбираясь в сложном и запутанном деле. Порой ему приходилось заниматься очень страшным…

Стрельбищное поле, расположенное в черте города, было местом казни осужденных по приговору румынского военно-полевого суда. Каратели открыто расправлялись со своими жертвами. Расстрелы проходили и днем на глазах у прохожих, и вечером, когда было еще достаточно светло. Ночами старались не расстреливать — в темноте осужденные могли убежать. Труды оставались лежать на поле по нескольку дней, убирать их не разрешали.

Иногда родственникам удавалось, похитить тела своих близких и унести в соседние окопы, в траншеи, вырытые еще в сорок первом году при обороне Одессы. Там и хоронили их тайно, если у женщин хватало сил вырыть могилу. Но чаще убитых просто оставляли в траншеях, едва засыпав землей.

В апрельские дни сорок четвертого года, когда советские войска освободили Одессу, к Стрельбищному полю потянулись вереницы печальных людей, в надежде разыскать среди казненных своих близких.

Пришел сюда и майор госбезопасности Рощин. Мертвые молчат, но они свидетельствуют о преступлениях, и майор пришел к этим мертвым свидетелям.

Он полагал, что здесь, на Стрельбищном поле, скорее всего встретит людей, которые подскажут ему, с чего начать. Так оно и получилось.

Среди расстрелянных удалось опознать двадцать семь трупов.

Тамару Межигурскую узнала сестра по резиновым ботикам, которые сама отнесла ей в тюрьму — сколько еще пришлось просить надзирателя, чтобы приняли передачу. И еще по синему пальто, что Тамара носила несколько лет. Только женская память могла удержать такие детали, как фасон воротника, форма пуговиц, пришитых к пальто.

Среди убитых дети узнавали родителей, сестры — братьев, жены — мужей. Опознали рыбачку Ксению Булавину, парторга отряда Константина Зелинского, Ивана Клименко, брата командира партизанского отряда, супругов Евгению и Андрея Гуль, старика Гаркушу, братьев-рыбаков Музыченко.

Майор Рощин знал на память фамилии партизан, разведчиков, связных, и вот сейчас он услышал, что эти имена относятся к мертвым, расстрелянным, только что опознанным людям.

Мать Якова Гордиенко еще раньше нашла своего сына. Она тайком схоронила его на другой день после расстрела. Второй сын тоже был расстрелян, но она не нашла его. Теперь Матрена Гордиенко тоже пришла на Стрельбищное поле, стала первым свидетелем в расследовании сложного и запутанного дела «Операция „Форт“.

Расстрелянных похоронили в братской могиле на месте их казни. После похорон Матрена Демидовна пришла к следователю. Была она в кацавейке, в стоптанных башмаках, повязанная темным платком. В руках ее — плохонькая авоська, сшитая из кожаных лоскутков. Женщина выглядела такой неприметной, будничной, оглушенной еще не изжитым горем.

Она присела на кончике стула, и майор стал осторожно выспрашивать ее обо всем, что произошло в городе два с половиной года назад.

Сыновья мало говорили ей про свои дела. Конечно, мать матерью, а язык надо держать за зубами. Да Матрена Демидовна и сама ни о чем не спрашивала. Не говорят — значит, нельзя. Потом уж, когда сыновей взяли, Яков передавал кое-что на волю, рассказывал на свиданиях. А разве много скажешь, если рядом полицай румынский стоит, а может, и еще кто подслушивает.

Сыновей растила одна — муж давно умер. Когда пришли румыны, старшему — Алексею — двадцати не было, а Яков того моложе — шел семнадцатый год. Есть еще дочка помоложе — Нина, но ту бог миловал, уцелела, а ведь тоже братьям-то помогала — куда-то ходила, какие-то записки носила, что-то передавала.

Алексей на ювелирной фабрике работал, Яков учился в школе, а как с Бадаевым они познакомились, открыли слесарную мастерскую для отвода глаз. Хозяином у них Бойко Петр Иванович был. По настоящему-то фамилия его — Федорович. Он всех и продал. Как его звали, теперь не припомнить.

— Антон Брониславович? — напомнил следователь имя и отчество командира городского партизанского отряда. — Но откуда известно, что Федорович предатель?

— Откуда известно? А вот откуда…

Женщина неторопливо достала из кармана какие-то бумаги, завернутые в платок, раскрыла паспорт, вынула из него бумажный лоскуток-записку, размером не больше ладони, и протянула майору.

— Тут все написано, Яков мой из тюрьмы писал. Вот в этой сумке и передал, под подкладкой. — Матрена Демидовна подняла сумку и показала разорванный шов, в который едва можно было протиснуть два пальца. Глаза у женщины были сухие, суровые. Она еще добавила: — Двенадцать писем из тюрьмы прислал, а это наперед других велел передать.

Майор Рощин развернул записку, сложенную вчетверо, и с трудом прочитал неясные строки, написанные неуверенным, почти детским почерком.

«Запомните его фамилию — запишите, а когда придут Советы, то отнесите куда надо. Это провокатор — Бойко Петр Иванович, или он же Федорович Антон Брониславович… Он продал своих товарищей, продал нас и еще раз продал, когда мы думали бежать из сигуранцы…

Не унывайте! Наша будет победа. Целую крепко. Яков».

…Беседа продолжалась.