Иван Шухов - Ненависть Страница 4

нами стороной и мгновенно исчезали из глаз плотные стаи диких степных косуль — сайгаков. И молодые орлята, только что поднявшиеся на крыло, изнемогая от первого кругового полета над степью, храбро забирали все выше и выше вслед за громадным бронзовокрылым орлом, уводившим их в безоблачное, полыхавшее голубым огнем небо…

Было что-то богатырское, бесконечно древнее в сторожевом безмолвии этих равнин, в угрюмом молчании приземистых курганов, обремененных тяжким грузом времен, в медлительном полете орлов, царственно взиравших с подвластной им высоты на далекую, дремотно присмиревшую землю. И Азаров, глядя на землю, столетиями не тронутую ни горемычной русской сохой, ни азиатской мотыгой, ни бойким железным плугом, думал о нерастраченном плодородии, которое веками ревниво копила земля под упругим панцирным дерном целины, густо поросшей бессмертником и жестким, звенящим от ветра седым ковылем. И ничуть бы, казалось, не удивили в эту минуту Азарова три былинных богатыря, появись они на своих дремучих конях вблизи одного из окрестных курганов — современника ратных их подвигов во славу земли русской…

Часов через пять после выезда с полустанка молчаливый ямщик, круто свернув с дороги к озерцу с парой белых лебедей, плававших на средине, сказал, легко спрыгнув с козел:

— Лошадей пора подкормить, гражданин.

— Правильно. И коней время покормить, и нам с тобой, отец, не грех подкрепиться,— с живостью отозвался Азаров.

И пока ямщик отпрягал и пускал на подножный корм лошадей, Азаров, устроившись в тени под дрожками, добыл из рюкзака дорожные харчи: краюшку черствого серого хлеба, банку рыбных консервов и две золотистые луковки. Потом, лукаво покосившись на примостившегося в сторонке возницу, достал из рюкзака и поллитровку.

— Ну что же, земляк, трахнем, что ли, по посошку для знакомства? — предложил Азаров угрюмому ямщику.

— Кушайте на здоровье…

— А ты что же — не пьешь?

— Как не пить? Обыкновенное дело…

— Правильно. Ну, садись поближе.

И Азаров протянул спутнику наполненную до краев граненую стопку.

— Благодарствую. Вы бы сперва сами,— смущенно пробормотал ямщик, нерешительно придвигаясь, однако, поближе к Азарову.

— Держи, держи. Я себя тоже не обижу. Ямщик, рывком сдернув с головы потерявшую всякий

цвет и форму солдатскую фуражонку времен гражданской войны, провел тылом ладони по своим вяло ухмыльнувшимся губам и двумя негибкими пальцами бережно принял стопку с водкой из рук Азарова.

Отвернув с термоса алюминиевый колпачок и честно наполнив его вровень с краями, Азаров чокнулся с ямщиком.

— Ну, будем живы!

— Ваше здоровье! — сказал ямщик, выжидая, пока выпьет Азаров.

Но тот не заставил ждать себя, и ямщик, вздохнув, последовал его примеру. Выпив, он утер губы обтрепанным рукавом грубошерстной рубахи, но закусывать не стал. Только когда выпили по второй, он осторожно взял с полевого стола луковицу и, закусив ею, с таким наслаждением крякнул, что Азаров понял: разговор, пожалуй, теперь состоится!

— Ты бы, отец, хоть сказал, как тебя зовут,— исподволь начал новую беседу Азаров.

Ямщик пренебрежительно отмахнулся:

— Насчет званья — лучше не спрашивай. Зовут меня — хуже некуды.

— Вот тебе раз! В русском языке худых имен нет.

— А вот для меня поп никудышное отыскал. Окрестил, варнак, с перепою — страм слушать!

— Ну и как все же? — спросил с любопытством Азаров.

— Фитой меня зовут. Не поверите? Обыкновенное дело…

— Фита? Имя довольно странное. Такого и в святцах, сдается, нет.

— По святцам-то, сказывают, и по метрикам я — Филарет. Тоже не мужицкое имя, но терпеть можно. А меня как сызмальства приучились домашние и деревенские ребятишки Фитой крестить, так я с этим званьем и до седых волос дожил. Ведь до чего доходило? — рас-словоохотился после третьей рюмки ямщик.— Я при старом режиме прошение на гербовой бумаге в высочай-

ший синод подавал. Нетель из-за этого дела продал — расходовался. Сами знаете прежние времена: то волостному письмоводителю три рубля, то отцу благочинному пятерку. Богом просил и епархию и синод перекрестить меня хоть в Кузьму на худой конец…

— На худой конец? Выходит, по-твоему, Кузьма тоже последнее имя? — придирчиво перебил ямщика Азаров.

— Не из царских. Обыкновенное дело…

— А я вот, к примеру, доволен, что меня Кузьмой окрестили. По-русски! — ошарашил Азаров смутившегося возницу и, смеясь, подал ему четвертую стопку.

— Да Фита — что! У меня есть прозвище почище,— с веселым отчаянием сказал ямщик. А выпив стопку и опять утерев губы рукавом, добавил: — По прозвищу я — Нашатырь. Моей фамилии на хуторе скрозь никто не знает. А спроси про Нашатыря — пожалуйста. Любой недоносок пальцем покажет. Обыкновенное дело…

— Да, тут тебе, отец, смотрю я, и в самом деле не повезло,— сказал с добродушной усмешкой Азаров.

— Хе! Это ишо не все про себя я расшифровал. Ведь я же, плюс на минус, к тому же лишенец!

— То есть как это лишенец?

— По закону. Как дважды два — четыре. Лишенный всех прав голоса.

— Позволь, ты из зажиточных?

— В том-то и дело, самой беднейшей нации. В одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи. Кругом — рубль двадцать. Кобыленку, правда, имею.

— Ничего не пойму. Тогда за что же тебя голоса лишили?

— А за культ.

— За какой культ?

— По первому разряду в сельсовете расписали как служителя церковного культа.

— Как попа, что ли?

— Как попова попутчика… Звонарем я при церкви числился. У меня и покойный родитель в этой должности всю жизнь состоял. Вот и меня, царство ему небесное, на беду с малых лет пристрастил к колокольному звону. Я на этих колоколах, как на духовой музыке, играл. Вот и доигрался…

— Значит, звонарь был? Только и всего?

— Звонарь — природный. Каюсь. Обыкновенное дело.

— Черт знает что такое! И только за это одно лишенец?

— Натурально, только за это. Вместе с попом Ипа-том под монастырь меня подвели.

— Да у вас Советская-то власть есть на хуторе?

— Все честь по форме. Даже милиционер завелся.

— Фокусы!.. Ну, а кроме вас с попом, еще кого-нибудь на вашем хуторе прав лишили? — забыв о еде, продолжал допытываться Азаров.

— Норовили было ишо одного нашего жителя вместе с нами отпеть. А он — не будь дурак — родовой крестовый домик хуторянам под школу дарственно отдал! Мало того, от всего движимого имущества в пользу общества пригрозил отречься. Ну его и помиловали. Даже благодарственную грамоту на гербовой бумаге посулили!