Сергей Нуртазин - Русский легион Царьграда Страница 4

– Пируют, – пояснил обозник. – Наша изгонная рать и князева дружина встретились. Судьба твоя на пиру и решится. Орм сказал: если князь предаст тебя смерти, он мне пришлет вестника.

– А почему тебе?

– Не Орму же тебя резать. Орм – высокий господин, княжой муж. Я исполню.

– Ты? – изумился Мечеслав. – Да ты же мне теперь как родович!

– Который день с тобой нянькаюсь, – подтвердил старик. – И не хотелось бы… А не исполню, что со мной будет? Как ты думаешь?

– Плохо тебе будет, – признал Мечеслав. Вспомнил, как волхв учил его обороняться пусторуким от оборуженных, а боевая правая рука у него, к счастью, не задета ни синей, ни кровавой раной. Посоветовал, жалеючи обозника: – Ты вот что, дедушко… Взрезанным ягненком я к Перуну не уйду, за нож не вздумай хвататься, ножом меня не добудешь. Бери сразу свою рогатину, да и то… Я биться с тобой стану.

– Чем? И я тебе не дедушка! – осердился старик, который, к удивлению Мечеслава, стариком себя не мнил. – У меня старший сын только-только под твои лета подваливает, да трое за ним в затылок дышат… Сил моих на тебя хватит.

– Тем боле – поостерегись! Тогда, перед воеводой, меня не зарезали, а ныне я воином смогу умереть.

Больше они не разговаривали. Густела ночь, постепенно затихал гомон ратного стана. Сидели. Ждали вестника, настороженно поглядывая друг на друга. Долго сидели, сон сморил их…

Орм на пиру не был. Под его руку дали еще четыре сотни вместе с сотниками и назначили начальным над всей ночной стражей ратного лагеря и огромного пиршественного шатра великого князя. Орм был рад. Пировать ему что-то не хотелось, душа была к тому не склонна, а назначение охранять покой пирующих – честь временная, но великая. За все годы службы князю она дважды ему выпадала, ныне вспомнили о нем в третий раз.

В третий – не в первый, Орму все было знакомо до мелочей. Ждать крупного нападения от радимичей не приходилось, разгромлены, но дурни могут найтись, их и на его далекой родине немало, и Русь ими не скудна, полезут на верную смерть, чтобы и с собой кого прихватить… Охранные сотни надлежало всю ночь строжить, жизнь пирующих – в ладонях Орма, его власть в эту ночь равна власти воеводы.

Свой надзор он, ведя в поводу боевого коня, начал с жилого княжеского шатра, который был поставлен неподалеку от пиршественного. Было время, и не такое уж давнее, когда отец Владимира, великий князь Святослав, никаких шатров над собой не признавая, спал, говорят, под открытым небом, на конском потнике, под головой – седло. Великий воин, не отнять у него, прошел по хазарам огнем и мечом, Русь забыла о хазарской дани, о том гусляры уже песни поют. А только… Орму в радимичских дебрях не раз приходилось ночевать так-то, на потнике… И что? Утром по тревоге вскочишь, облитый как из ведра небесной росой, тело сковано, рубиться – еще можешь, думать ясно – забудь. Без ясной мысли сотник, чему примеры бывали, в один миг может остаться без сотни, сгубит ее по-дурному. А князь? Святослав всегда бился в первых рядах дружины, побеждал где-то далеко болгар и ромеев, а Русь, говорил Орму воевода Волчий Хвост, так и не собрал, не урядил, бросил ее ради ратной славы, погиб неизвестно где и неизвестно как. Ходили слухи, что хан печенежский на днепровских порогах снес саблей княжью буйну головушку, сделал из черепа чашу, пил из нее. Даже думать о том было зазорно. «Мертвые сраму не имут» – это слово Святослава принес на Русь его воевода Свенельд, ныне уже ушедший к Одину, родному богу своему и Орма. Гордое слово князя жило в дружинной молве, знал о нем и воевода Волчий Хвост, отзывался похвально, но добавлял от себя в разговоре с Ормом: «Сраму не имут – воины, а их вожи – имут. Вот разнесли бы нас радимичи на Пищане – чей срам? Мой». «И мой», – мысленно соглашался с ним Орм.

Владимир, сын Святослава и Малуши, воевал домовито, основательно в чело дружины, на памяти Орма, не вставал, мечом зря не размахивал. Добрыня воспитывал его не как воина, а как правителя. И пока – ни одного поражения, ни одной неудачной битвы. И потому пиршественный и жилой шатры кагана русского охранялись как святая святых, Орму тут и делать бы нечего, но – порядок не им заведен. Ночному воеводе подчинялась даже личная княжая стража, молодые гриди без обид смотрели, как Орм подошел к коновязи, удостоверился, что все три боевых коня князя стоят взнузданные, готовые к неожиданной скачке. Одному под брюхом Орм не без труда подсунул палец за подпругу, проверяя, хорошо ли затянута. Обычай этот – держать днем и ночью готовых к скачке коней – руссы переняли у печенежских ханов, и Орм признавал его полезным и нужным в походах. Никакого упрека не вызвала у него и шатровая охрана великих бояр князя, их было у него шестеро, может быть, к ним после пира прибавится седьмой, Орм крепко надеялся на это…

Мозг, власть и грозная воля Киева пировали, а после пира, надежно прикрытые, будут спокойно спать посреди ратного стана, окоемы которого тоже надлежало тщательно призреть. Орм сел в седло. Объезд сторожевых ратников закончил к полуночи, затем подъехал к кожаной кибитке, перенятой в походное дело у тех же печенегов. Кибитка принадлежала Волчьему Хвосту. Здесь Орм и стал ждать решения судьбы пригретого им пленника-радимича.

Пир заканчивался. Из шатра с гомоном повалила молодшая дружина. Пьяна была, не без того, но в меру, сугубо пьяных великий князь не жаловал и сам ума не пропивал. Молодой гомон быстро рассосался по стану, тут и там уже стал слышен могучий храп. Затем стали выходить люди именитые, среди них Орм видел двух варягов, дальних родственников шведского конунга, явились – не запылились. С ними, заносчивыми, он ни в Киеве, ни здесь, в поле, дел старался никаких не иметь. Оба были крепко пьяны, у одного Орм заметил на поясе кинжал в дорогих каменьях, пал на каменья свет костра и отбрызнул от них колющими искрами прямо в глаза Орму. Ну-ну, подумал он, вы бы еще бронь вздели на княжой пир, князю вам уже не служить, как пришли, так и уйдете, невежи, и уйдете скоро, дело это у Владимира налаженное.

Его воевода вышел от князя одним из последних, и то был добрый знак. Волчий Хвост шагнул в световой круг костра с улыбкой, обнял Орма, был хоть и в меру хмельной, а не удержался, похвастал:

– Ныне, Ормушко, я похвалу и милость князя имел, великим боярином он меня пожаловал.

Орм тоже обнял его, сказал с искренней теплотой в голосе:

– Это справедливо. Рад за тебя. – Поцеловал его в плечо. – Я твой верный слуга, боярин. Помню, как взял ты меня, гонимого, на службу к Владимиру. С мечом. За нестыдную плату.

Помолчали немного, растроганные давним и нынешним.

Потом Орм отстранился, спросил:

– Не томи, боярин. О моей просьбе не забыл?