Иван Дроздов - Похищение столицы Страница 4

Так он думал и на том успокоился. Сел за стол, продолжал работать.

Но, заслышав шум, поднялся, подошел к окну и увидел, как возле ворот его гаража остановились две машины: «Мерседес» с флажком иностранной державы, очевидно Судана, и другая машина — длинная, широкая; она вся сверкала лаком и хромированными ручками. Он такую и не видал еще. «Вот на ней, наверное, приехал олигарх». И снова сел работать. Выходить к гостям ему не хотелось. «Если уж им надо будет, пусть ко мне поднимутся».

Зазвонил телефон. Говорил Аркадий Халиф, сосед по даче, муж детской писательницы Регины Моревой, считавшей Трофимыча своим учителем и творческим руководителем. В писательском поселке, где они жили, поэта Халифа называли Халиф на час, — это, очевидно, потому, что Халиф писал стихи, непонятные ни по форме, ни по содержанию. На всякую критику он отвечал: «Вы отстали от жизни и не знаете, как далеко шагнула поэзия. Будущее поэзии — это шифры. Они доступны только посвященным».

— Трофимыч! — орал Халиф, — скажи этим идиотам, чтобы нас к тебе пропустили. И Регина со мной. Это черт знает что! Тут один амбал меня так двинул…

— Но кто же вас не пускает? Ты же знаешь, я дверей не запираю. Живу тут сорок лет, и калитка для друзей открыта.

— Была открыта! А теперь понаехала свора каких–то парней и никого не пускают. Ты посмотри из окна: возле моей дачи две машины, и там, у леса, две. И куча этих крутолобых идиотов. Да кто там к тебе приехал? Или ты сам стал банкиром и у тебя завелась охрана?

Аркадий рос в Жмеринке, и местечковый выговор хотя и стерся за время жизни в Москве, но все еще проскальзывал в разговоре.

Трофимыч посмотрел в окно, и как раз в это время к калитке подошла Верочка и с ней дочка Моревых Таня. Они поговорили с двумя парнями, и те махнули Аркадию и Регине: дескать, проходите. А через две–три минуты в кабинет ввалился толстый и поврежденный на одну ногу Аркадий с видной и стройной дамой с огромными как у матрешки черными глазами. Это была жена Аркадия Регина, преуспевающая и знаменитая писательница, автор хрестоматийной книги для детей младшего возраста «Братец кролик и три сестрицы». В основе ее была английская сказка, которую еще в молодости переводила на русский язык Регина. Потом по чьему–то совету она переделала сказку на русский лад и показала Трофимычу. Тот посидел над рукописью два–три дня, и под его уверенным сильным пером сказка превратилась в оригинальную и мало похожую на подлинник. Ее в красочном оформлении и большим тиражом напечатали в издательстве «Малыш» и с тех пор переиздают почти каждый год. Она печатается и на других языках в других странах — Регина Морева стала всемирно известной писательницей. И к чести ее скажем: она хранит в своем сердце трогательную благодарность Трофимычу, бывает у него едва ли не каждый день, а в летнее время украшает его кабинет цветами из своего сада.

Аркадий в волнении прошелся взад–вперед по кабинету, при этом левую ногу он с силой выталкивал вперед, и она, с каким–то артистическим шиком, падала всей ступней на ковер.

Говорил, путаясь в словах:

— Однако, черт бы их взял — эти времена!

И, поворачиваясь к сидящему за письменным столом Трофимычу:

— Ты скажи мне, что уже это такое, что если я иду к тебе, а мине пинают пинком под зад. Раньше я шел, и никого не было, а теперь черт знает что!..

— Демократия, — отвечал Трофимыч. — Помнишь, как ты хотел этой самой демократии?

— Гайдар — это демократия? Черномырдин — тоже. А эти молодые, которые бегут за Хакамадой — это тоже демократия? Это разбойники, а не демократия!

— Разбойники — согласен, но они имеют национальное лицо. И ты прекрасно знаешь, из какого они теста сделаны.

— Опять национальность? Ты, Трофимыч, помешался на патриотизме! Во всех цивилизованных странах уже забыли это слово. А зачем оно, это слово? Чтобы огорчать людей, которые не русские. А ты мне скажи: могут русские освоить такую большую часть земли — от Балтийского моря до Тихого океана? Скажи: могут?.. Раньше русские женщины рожали по десять человек, а теперь по одному и скоро совсем перестанут рожать. И что? И где же вы возьмете столько людей, чтобы жили везде: и на севере, и в Сибири, и в тайге? На Лубянке нет Дзержинского. Он бы тебе показал за твой шовинизм. Россия — шестая часть земли, и при чем тут русские? Да! Такой большой кусок не может принадлежать одному народу.

Аркадий шлепал ногой по ковру, смотрел в потолок. Он знал: Трофимычу говори что угодно — не обидится. Продолжал:

— Я недавно был в Вене — да? Ты знаешь, я часто бываю за границей. Там много воздуха, и я дышу. И если говорят, что я поэт, то верят. А тут сплошные идиоты. Скажут: «Сейчас выступит поэт Халиф. Это такой же поэт, как Маяковский. А то еще больше. Слушайте его стихи». Я выхожу на сцену — и что же? Вижу глупые рожи. Ладно бы они дремали или даже спали. Нет, они смотрят на меня и смеются. И что уже такого у меня нашли, чтобы смеяться? А это потому, что они глупы. И самое мне непонятное — наши тоже стали идиоты. Еврей Тополь пишет письмо еврею Березовскому и там говорит: не жидись, поделись деньгами с русскими. У них взял, им и отдай. Хотя бы малую часть. Ну, скажи: разве при полном уме этот Тополь? Где ты видел такое, чтобы разумный человек отдал кому–нибудь свои деньги? Ну, скажи мне, Трофимыч, ты видел такое? Я нет.

— Но эти деньги не его, он их взял у народа, — заметила Регина.

— Если деньги в кармане, то они уже его. И не надо разыгрывать дурака. Хотел бы я видеть, как это вот он, наш Трофимыч, которого я знаю давно и который умеет писать книги, выбежал на дорогу и стал кричать: «Эй, люди! Я хочу отдать вам свои деньги!..» А? Вы смеетесь, а мне не смешно.

Регина спорила, — и теперь уже с раздражением:

— Трофимыч никому денег не даст по той причине, что их у него нет.

— При Советах были. Он писал книги, и ему давали гонорар. И еще какой! Я приходил к нему и говорил: «Трофимыч, дай мне денег. Сколько можешь — дай». Он доставал из стола десятку, давал. Десятку! — слышишь? А десятка это были деньги!

Трофимыч лишь снисходительно улыбался; он не пытался угадать и о цели прихода соседей. Догадывался, что Аркадий устремился к нему из любопытства, как только завидел подъехавших к даче незнакомых людей; он всегда не упускал случая притащиться на огонек и разнюхать, кто у Трофимыча был, зачем и с какой целью пожаловал. Регина же всегда возмущалась таким неуемным любопытством муженька, пыталась его урезонить, а если ей этого не удавалось, следовала за ним, чтобы как–то сгладить неловкость от нежданного вторжения. И сейчас видела, что снизу никто не поднимался и что, следовательно, там были заняты каким–то своим делом, а, может, Вера, видевшая, как наверх поднимались Моревы, не хотела приглашать их к столу. Она не любила Аркадия и, особенно, Регину, заявлявшую слишком большие права на отца, ходившую к нему в кабинет, как родная. И Вера, и, особенно, покойная Нина Николаевна знали природу привязанности Регины к их семье, и в первые годы после появления детской книги Моревой относились к Регине тепло и почти по–родственному. Петр Трофимович хотя и слыл за большого писателя, но за границей его не печатали и валюту он не получал. Книжка же Моревой была сразу переведена на многие языки, и автору дождем посыпались доллары, марки, франки. Она пыталась делиться с Трофимычем, но он от денег отказался, и тогда Регина тайком стала водить Веру в «Березку», где продавались импортные товары за валюту, покупала красивые вещи. Нравилось это и Нине Николаевне, и когда однажды муж ее, заметивший тайные шалости женщин, пытался воспротивиться, супруга махнула рукой: «Ах, брось ты свое чистоплюйство! Моралист нашелся».