Михаил Волконский - Мне жаль тебя, герцог! Страница 4

— Да вот я то же говорю, — заметно оживляясь, подхватил Гремин: — лишь бы к мужику поближе. Я всю жизнь об этом самом говорю, да отец меня не пускал.

— Удивляюсь, как ты с такой жизни не спился! Много вот таких, как ты, погибло тут, в Петербурге, волей царя Петра Алексеевича. Впрочем, он говаривал: «Лес рубят — щепки летят!»

— Нет, брат, не то. «Лес рубят — пеньки остаются», — вот что ты скажи. Мне на родную землю хочется, чтобы силы снова набрать от нее.

— Так за чем же дело стало? Ведь ты теперь, со смертью родителя, стал свободен и полный хозяин своей персоны, и времени, и поместий, и денег… Соберись! Дом можешь продать; у тебя его любой немец купит за хорошие деньги. В деревне у тебя, почитай, целы еще дедовские хоромы с теремами и со светелками.

— Целы, Митька, целы! — с восторгом произнес Гремин.

— Ну так за чем же дело стало? Собирайся, отправляйся туда, и — конец!

— Я и то подумываю, серьезно подумываю. И уехал бы непременно, если бы не беда, случившаяся с Россией. Ведь подумай: если все русские люди уедут из этого Санкт-Петербурга да здесь одни немцы с Бироном так-таки останутся да начнут над Русью измываться, так ведь они ее, матушку, уложат в лоск, против веры пойдут… Неужели допускать до этого?

Митька смотрел на Гремина, улыбаясь серьезной улыбкой человека, не обманувшегося в своих ожиданиях и с удивлением сознающего, что его расчеты полностью оправдываются на деле.

— Ну а ты разве сможешь помешать чему-либо, если останешься здесь? — спросил он.

Гремин отрицательно покачал головой и глубоко вздохнул.

— Нет, я себя героем не считаю и подвиги совершать не мне, но, оставаясь в Петербурге, я знаю, что буду живым укором здешним немцам как русский человек: посмотрят они на меня и пристыдятся. А ежели мне за русскую землю пострадать придется, так что же об этом говорить? За счастье сочту такой конец для себя.

— Это ты правильно рассудил, — одобрил Митька. — Ну а если ты вдруг в какую ни на есть немецкую мамзель влюбишься? Тогда что будет?

— Это я-то?

— Да, ты-то.

Гремин расхохотался — таким несуразным ему показалось предположение Жемчугова — и воскликнул:

— Нет, брат, теперь не до таких дел! Когда же теперь об амурах думать? Теперь надо о родной земле стараться и ради нее все остальное забыть. Мне ничего на ум прийти не может теперь, кроме нашего общего горя.

— Да ты, брат, совсем хороший парень, — воскликнул Митька, — молодец, право слово, молодец!.. Так оно и следует. Ну а как ты думаешь поступать с тем, кто уже имел зазнобу? Вот хотя бы взять сожителя моего Ваньку Соболева?

— Иван Иванович, у которого ты проживаешь? Что ж он?

— Да женится на днях, своим домом обзавестись желает. Такие у него обстоятельства подошли. Тут длинная история, и когда-нибудь ты о ней узнаешь. Пока же скажу — он свое счастье нашел!

— Ну а ты как же? — спросил Гремин.

— Как я?

— Ну да! Ведь если Соболев женится, так тебе у женатого человека оставаться на холостой ноге не приходится… Ты куда же денешься?

Жемчугов молчал. По-видимому, он еще сам себе такого вопроса не задавал.

— Не знаю, — проговорил он, — я о себе еще не думал. В самом деле, мне оставаться у него неловко, если он женится.

— Знаешь что, Митька, — предложил Гремин, — переезжай тогда ко мне! Право, будет все отлично: я ведь теперь одинок, дом у меня большой, я тебе отведу лучшую горницу, а уж рад буду, как не знаю что!

— А что же, — проговорил Митька, — и вправду, возьму и перееду к тебе. Ты мне понравился сегодня вконец. Знаем мы друг друга давно, но все-таки я не думал, что таков ты, как это на самом деле. С тобой кашу сварить можно.

— И сварим! — Гремин протянул руку Жемчугову.

— Только откровенность за откровенность, — сказал тот, ударяя по руке Гремина. — Ты мне признался, что сердце у тебя, как это говорится, свободно, а я, брат, «пленен».

— И кто же твоя Пленира?

— Крепостная, брат, девка.

— Крепостная? И ты любишь ее?

— Очень.

— Простую крепостную?

— He совсем она простая.

— А какая же?

— Да лучше всех Пленир из благородного звания.

— Образованная?

— Очень образованная. Ее, видишь ли, прежний ее помещик в актрисы готовил и обучил всему за границей. А теперь она досталась в крепость сестре его жены, дворянке Убрусовой.

— Послушай, так ведь тебе, чтобы жениться, нужно откупить ее!

— Вот именно.

— А много ли за нее эта Убрусова просит?

— А почем я знаю? Я не приценялся. Все равно денег у меня нет.

— Как же тебе быть тогда, Митька? Как зовут твою девушку-то?

— Аграфеной, а в сокращении зовут попросту Грунькой.

— Да, — вздохнул Гремин, — знаешь, легче, мне кажется, освободить Россию от немцев, чем обмозговать твое дело.

— И потруднее дела обмозговывали! — махнул рукой Митька, не смущаясь. — Уж если только от немцев Россию освободим, так мое-то дело пустячным окажется впоследствии.

— Люблю тебя за то, что не унываешь, — проговорил Гремин. — Но как же твое дело окажется пустячным, если мы от немцев Россию освободим?

— Да ведь тогда вместо немцев над нами свои русские сядут, — понижая голос, произнес Митька.

— Авось Бог даст.

— Ну и эти русские помогут мне в награду за мою службу жениться на Груньке. Только на это я и могу рассчитывать.

— Так я тебе буду вдвойне помогать тогда, — решительно заявил Гремин. — Ты мне веришь, Митька?

И Митька сказал:

— Верю!

6

ВЗГЛЯД НАЗАД

Чтобы читателю было вполне понятно, как шел ход развивающихся событий и взаимоотношения действующих лиц, необходимо вернуться несколько назад и вспомнить обстоятельства, при которых появились на сцене главные герои этого правдивого повествования.

Всемогущий при императрице Анне Иоанновне герцог Бирон, этот жалкий немецкий выскочка, это создание слепого случая, как ни высоко забрался, все-таки никогда не чувствовал себя прочным на своей случайной высоте. Он знал, что его ненавидят в России, и, будучи человеком ограниченным от природы, всяческими способами старался заглянуть в будущее, чтобы увидеть там свою судьбу. С этой целью он держал при себе итальянца, доктора Роджиери, магнетизера, гипнотизера, чтеца чужих мыслей — вообще одного из тех проходимцев-авантюристов, которыми так изобиловал XVIII век.

Герцогу удалось найти весьма подходящего субъекта для внушения, при помощи которого он, пользуясь услугами Роджиери, мог узнать свое будущее. Это была молоденькая турчанка, купленная в Константинополе на рынке рабов литовским помещиком Андреем Угембло, жившим постоянно в Гродно. Однако Угембло приобрел полудикую девочку вовсе не для своего гарема. Он привязался к ней, как к родной дочери, крестил ее именем Эрминии, воспитал по-дворянски и даже удочерил ее, несмотря на то что у него была и родная дочь Мария, вышедшая замуж за поляка Станислава Ставрошевского, авантюриста очень невысокого полета, продававшего свои услуги каждому, кто был в состоянии ему заплатить.