Валерий Дуров - Нерон, или Актер на троне Страница 4

В Риме погребальная урна с прахом Германика будет помещена в гробнице Августа, в Мавзолее, построенном на левом берегу Тибра неподалеку от Марсова поля, где, кроме Августа, уже покоятся некоторые члены его семьи.

В день прощания с останками Германика народная скорбь достигает кульминации. Кажется, весь город пришел проводить в последний путь своего героя: воины — в боевом снаряжении, магистраты — без всяких украшений и знаков своего ранга. Мужчины — в темной одежде, с покрытой головой, женщины — в белом траурном облачении, с распущенными волосами. Все шумно выражают свою скорбь и громко выкликают имя умершего.

С наступлением вечерних сумерек на Марсовом поле вспыхивают сотни факелов и восковых свечей. Звуки флейт и труб становятся пронзительней. Траурная процессия вступает под своды Мавзолея.

Еще ни о ком в Риме не сокрушались столь горестно и безутешно, как о Германике. Раздавались голоса, что с его смертью Римское государство погибло навсегда, что надежда на возвращение в Рим свободы исчезла окончательно. Сетовали римляне и на то, что Германика похоронили кое — как, что покойному были возданы не все почести, в частности, не было произнесено стихов, прославляющих его память: все это не иначе как происки недоброжелателей, завидующих славе Германика.

Чтобы пресечь толки и смягчить народное горе, Тиберий издал указ, в котором, подчеркнув, что в скорби, как и во всем остальном, следует соблюдать меру, призвал римлян успокоиться и, несмотря на тяжесть понесенной всеми утраты, которая для него тяжела, как и для всех них, стойко перенести ее. В конце эдикта, напомнив о том, что смертны лишь правители, государство же — вечно, Тиберий попросил соотечественников вернуться к своим повседневным делам.

Родившийся спустя полстолетия после описываемых здесь событий, римский историк Светоний написал слова, которые вполне могли бы быть произнесены над прахом Германика: «Всеми телесными и душевными достоинствами Германик был наделен, как никто другой: редкая красота и храбрость, замечательные способности к наукам и красноречию как на латинском, так и на греческом языках, беспримерная доброта, горячее желание и удивительное умение снискать расположение народа и заслужить его любовь».

Таким остался Германик в памяти своих современников и потомков.

Глава третья. Демон мести

Подавленная, но не сокрушенная обрушившимся на нее горем, Агриппина в смерти своего мужа обвинила наместника Сирии Гнея Пизона и его супругу Планцину. Невзирая на мягкость и великодушие Германика, эти люди не упускали ни одной возможности навредить ему. Гней Пизон, человек неукротимого нрава и неуемного тщеславия, видел в Германике своего личного соперника, считая, что и Тиберий молчаливо разделяет его ненависть к удачливому и любимому римским народом полководцу. В строптивости и гордыне Планцина не уступала своему заносчивому мужу. Ее ненависти к семье Германика способствовала и Ливия, которая из женского соперничества преследовала жену внука. Впрочем, и в окружении Германика находились недоброжелатели, которые всячески стремились разжечь в нем вражду к Пизону. Его недоверие к Пизону и Планцине было настолько велико, что перед кончиной он назвал их своими убийцами и просил о скорейшем отмщении. Друзья, находившиеся в тот час у постели умирающего, поклялись отомстить за него.

Принужденный держать ответ перед судом, Пизон прибыл в Рим в конце апреля. Он ничем не выказывал своего беспокойства. Его возвышавшийся над Форумом дом был украшен цветами; в нем часто собирались гости.

Что касается другой обвиняемой, отравительницы Мартины, то в Рим она так и не приехала. Она умерла в Брундизии, на борту корабля, который доставил ее из Сирии. В ее убранных узлом волосах был обнаружен спрятанный ею яд, но ничто не указывало на то, что она воспользовалась им.

В связи с серьезностью обвинения слушание дела было назначено в сенате. Однако доказать, что Пизон отравил Германика, положив ему в пищу яд, не удавалось. Процесс затягивался. Толпа, собравшаяся перед Курией, где заседал сенат, неистовствовала.

Завершилось это дело неожиданно. Перепуганная Планцина обратилась к заступничеству своей могущественной покровительницы Ливии. Всесильная мать императора обещала ей свою поддержку, но посоветовала отдалиться от мужа. Планцина, до этого уверявшая Пизона, что ни при каких обстоятельствах не покинет его и, если надо, умрет вместе с ним, резко изменила свое отношение к нему. Пизон увидел в этом предвестие своей гибели, но сдаваться не собирался.

Накануне заключительного заседания Пизон, заперевшись в своей комнате, набрасывал защитительную речь и писал друзьям письма. Когда же забрезжил утренний свет, его нашли с пронзенным горлом, неподалеку лежал обагренный кровью меч. Трудно сказать, умер ли он по своей воле или от руки подосланного убийцы. Известно лишь, что у него хранились какие — то важные для Тиберия документы, которые в ту роковую ночь бесследно исчезли.

Как бы то ни было, предсмертное желание Германика — по всей видимости, несправедливое — осуществилось. Германик вполне мог умереть от одного из желудочных заболеваний, столь частых и опасных на Востоке. Ведь и Александр Великий умер в цветущем возрасте в тех же местах и тоже не от ран.

А Пизона погубили интриги и мстительность женщин.

В римской истории, хотя и негласно, наступила эпоха женского владычества. В те годы римский военачальник с сорокалетним стажем военной службы Цецина Север заявил в сенате примерно следующее: «Женщины, жестокие, тщеславные и жадные до власти, по своей природе необузданные и упорные в достижении желаемого, освободившись от домашних и семейных уз, норовят распоряжаться уже не только дома и на форуме, но и в войсках». Отчаяние старого солдата понятно, ведь еще Катон Цензор, недовольный тем, что женщины забирают все больше власти, сказал: «Все мужья повелевают своими женами, мы повелеваем всеми мужьями, нами же — женщины». Правда, у большинства сенаторов речь Цецины Севера не вызвала одобрения и несколько раз прерывалась их выкриками с места.

В сентябре 23 года умер единственный сын императора Тиберия, наследник римского престола Друз. Претендентами на императорский трон стали теперь сыновья Германика. Тут и обнаружились честолюбивые вожделения Агриппины, которой после деятельной и полной опасностей жизни в военных лагерях трудно было свыкнуться с незаметным и спокойным существованием в Риме. К тому же вокруг было немало людей, служивших под знаменами Германика и отлично помнящих, как благодаря решительному вмешательству Агриппины римские легионеры не раз выходили из, казалось бы, безнадежной ситуации. Однажды во время военных действий против германского вождя Арминия, когда положение достигло критической точки, она даже взяла на себя командование когортами. Римский писатель Плиний Старший рассказывает, что Агриппина лично встречала и приветствовала римские легионы, возвращавшиеся после удачной стычки с врагом, воздавая им хвалу и благодарность, словно полководец, проводящий смотр своего войска.