Эдуард Кондратов - По багровой тропе в Эльдорадо Страница 4

Услышав его слова, бискаец вздрогнул и выронил повод. Его обросшее маленькой курчавой бородкой лицо стало беспомощным и растерянным, и тут я увидел, что он, наверное, немногим старше меня.

— К-как же, — заикаясь, тихо вымолвил он, — как это… ушел?..

— Эх! — сердито махнул рукой кривоногий, — не стал нас ждать, и все тут. Да ну тебя!..

Он круто Повернулся и опять побежал к толпе. Но в это время круг, который образовали солдаты, дал трещину, освобождая кому-то проход. Я увидел, что ко мне приближается высокий красивый человек, в богато расшитом камзоле. Его загорелое лицо пересекала наискось черная бархатная лента, закрывавшая глаз. Рядом с ним я увидел широкобородого солдата и Родриго Переса, торопливо ковылявшего на своей деревяшке. Впрочем, его сразу же оттеснили возбужденные, галдящие солдаты. Остановившись от нас в двух шагах, человек с повязкой на лице мельком взглянул на меня и повернулся к широкобородому.

— Это и есть твой шпион, не так ли, Муньос? — холодно спросил он.

Я шпион?! Кровь бросилась мне в голову. Не сознавая, что делаю, я сжал кулаки и двинулся на обидчика — и в ту же секунду был схвачен десятком сильных рук.

— Сейчас мне некогда. Присмотрите за ним, — равнодушно сказал одноглазый идальго. Он еще раз окинул меня цепким взглядом, и тонкая усмешка тронула его губы. Потом повернулся и в сопровождении нескольких солдат быстро направился к дому.

Таким я впервые увидел знаменитого конкистадора [5], покорителя Кулата, одного из завоевателей Куско, Трухильо, Кито и Лимы, славного капитана по имени Франсиско де Орельяна.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА ХУАНА ДЕ АРЕВАЛО

Судьба ехидно посмеялась надо мной: солдаты Орельяны заперли меня в ту самую отвратительную комнату, где я томился долгие недели болезни. Сторожить меня, вероятно, никому не хотелось: я слышал, как переругивались солдаты, подпирая дверь снаружи колом, и как потом ушли, продолжая громко осуждать бесстыдный поступок Гонсало Писарро, который коварно нарушил договоренность с капитаном о совместном походе в страну Корицы. Теперь до меня доносились лишь приглушенные толстой дверью обрывки разговоров, ржание коней да злобный лай обалдевших от шума псов Родриго.

Первые полчаса своего неожиданного заключения я метался в ярости по комнате, не находя себе места, не в силах примириться с тем, что произошло. Я готов был броситься на дверь, вышибить ее и ринуться к капитану, чтобы доказать ему, что он не вправе держать под стражей дворянина, искренне готового вручить ему сердце и шпагу, что всему виной проклятое недоразумение. Я не сомневался, что широкобородый, которого я невзлюбил с первого взгляда, внушил Капитану дурные мысли обо мне. Но больше всего я негодовал на Родриго Переса — ведь он одним только словом мог развеять всяческие подозрения, ибо ему, как никому другому, было хорошо известно, что я собой представляю. Жалкий трус, как он был перепуган и бледен, когда пытался на своей деревяшке поспеть за капитаном! Уж ему-то нечего было бояться — в конце концов, не его вина, что Писарро ушел раньше времени. Решил промолчать, видя гнев Орельяны, а еще бывший конкистадор!.. Рассказывает о своих подвигах! Хвастун он, а не храбрец.

Наконец, мне надоело метаться от стены к стене. Я прилег на свою убогую постель и предался невеселым размышлениям. Никогда раньше не думал я, что окажусь таким неудачником. Невезение преследовало меня: заболел в дороге, опоздал прибыть в Кито, а сейчас вот, подозреваемый чуть ли не в шпионаже, подобно пленному, индейцу, заперт в четырех стенах и совсем не знаю, как повернется моя судьба.

Я лежал с закрытыми глазами, наверное, около часа, и сам не заметил, как уснул. Не знаю, сказалась ли моя слабость после болезни или, быть может, тревожная нынешняя ночь, но, так или иначе, я уснул и пробудился лишь от звуков громких голосов.

Открыв глаза, я увидел, что дверь в мою каморку распахнута настежь, что на дворе уже вовсю палит полуденное солнце и что возле моей постели стоят двое солдат — уже знакомый мне бискаец и другой, низенький и толстый, с седеющими усами на оплывшем лице пропойцы.

— Спит — и хоть бы что! — восторженно воскликнул толстяк. — С чистой совестью, значит, не боится, значит… Верно ведь, а?..

Бискаец засмеялся и подмигнул мне.

— Вставайте, сеньор. Капитан хочет говорить с вами. Торопитесь, пока не раздумал…

Слава богу, теперь-то все объяснится! Будто пружина подняла меня с постели.

— Я готов!..

Бискаец пропустил меня и толстяка, окинул внимательным взглядом каморку и вышел последним. Потом он тщательно припер дверь валявшимся возле входа колом, и только тогда мы втроем двинулись через двор — очевидно, сеньор Орельяна остановился в каком-то другом доме, не у Переса.

Когда мы вышли на улицу и направились по ней к центру Кито, я сразу же обратил внимание, что за время моего сна произошло немаловажное событие: в город вошел арьергард отряда Франсиско де Орельяны — пехотинцы и множество индейцев носильщиков, обремененных поклажей. Солдаты сейчас занимались квартирьерством: я видел, как группы по десять-пятнадцать индейцев, сопровождаемые вооруженными солдатами, одна за другой исчезали во дворах горожан Кито, у большинства которых были обширные помещения, где жили их рабы-индейцы, работающие на плантациях.

Я не сомневался, что солдаты принадлежали к отряду Орельяны: усатый толстяк, шагавший рядом со мной, весело заговаривал чуть ли не с каждым из конвоиров, мимо которых мы шли, окликал их по имени, подшучивал и сам громко смеялся над своими грубыми остротами. Как правило, ему никто не отвечал: солдатам, запыленным и усталым, было не до шуток.

Миновав две кривые улочки, мы вышли к площади Святых апостолов и направились к большому мрачноватому строению, расположенному между новой, недавно выстроенной церковью великомученицы Варвары и домом сеньора губернатора Гонсало Писарро. У входа нас остановил часовой, красивый, смуглолицый юноша в темно-зеленом щегольском камзоле из бархата, отделанном серебряным шитьем.

— Капитан занят, — сказал он, с насмешливой улыбкой оглядывая меня.

— Э-э, Агиляр, для кого угодно занят — только не для нас, — живо возразил мой веселый толстяк. — Сеньор Орельяна умирает от желания увидеть вот этого парня…

Он хитро подмигнул мне и, легонько отодвинув плечом Агиляра, прошел внутрь здания. Вслед за ним проследовали и мы с молодым бискайцем. Я успел заметить, как гневно сверкнули глаза Агиляра, задетого бесцеремонностью моего конвоира, и мне показалось странным, что он сдержался и ничем не проявил своего возмущения. Я бы не стерпел, будь на его месте.