Клод Фер - Страсти по Софии Страница 4

Нет, не для того проводила я долгие часы за описанием своей пусть даже беспутной, но во многом достойной жизни, чтобы какой-нибудь там католик-анабаптист-лютеранин уничтожил мой труд во имя своего идиотского понимания правды и права человека на жизнь. Вся грызня их друг с другом, есть лишь политика, дело недостойное и мелкое в сравнении с настоящей жизнью — той самой, например, что прожила я. И пошли они все к Дьяволу в задницу со своей борьбой за мою душу!

И именно потому я вновь села за стол и стала писать о том, как и почему отправилась к Лесному царю вскоре после возвращения своего из Зазеркалья и открытия подземного хода от дома Луиджо в подземный ход Аламанти.

Признаюсь, спасать привидения от жизни в неволе, каковой эти бестелесные, привыкшие в мраку и холоду твари почитали полный красот и солнца лес, я не собиралась. У меня и мысли не было искать их там. Раз пропали они из замка, посчитала я, то сожрало их облако — и нечего о них вспоминать. Куда больше меня волновало то, что Луиджо соберется как-нибудь спуститься в вырытый по его приказу деревенским дураком Игнатио подземный ход — и наткнется на другой — который вырыли мои предки. Я, конечно, завалила ту часть, где эти два подземелья сошлись, но понимала, что умный коновал быстро сообразит, что его ход обрушился, и может сам (или, что еще хуже, с чьей-либо помощью) раскопать то место, где земля будет не слежавшейся, мягкой — и найдет наш старый родовой ход. И, что самое опасное, по ходу этому он может проникнуть в замок Аламанти точно так же, как я сама и мои предки выходили из родового нашего замка в овраг, граничащий с лесом Лесного царя. Привлекать же внимание Луиджо к этому сооружению мне не хотелось, потому требовать от него просто-напросто завалить его собственный ход я еще не решилась.

И тогда я подумала, что раз ход ведет в лес, то его существование в какой-то мере может заботить и Лесного царя. Решит он вообще уничтожить этот ход — пусть уничтожает, решит оставить — пусть решает, что делать с ходом Луиджо.

Но прежде я вызвала коновала в замок и потребовала, чтобы он внимательно осмотрел и выслушал всех слуг, живущих в замке и записал в отдельной тетрадке все жалобы их на здоровье, определил их недомогания и назначил им лечение. В качестве помощника дала ему своего лекаря-мавра, немало обидевшегося этому новому назначению, но терпеливо снесшему оскорбление, ибо старый прохиндей знал, что гнев мой за ослушание может привести и к казни его.

— В конце концов, этот недоделок Луиджо неплохо правит кости, — объявил он на кухне слугам. — Почему бы синьоре не испытать его способности в других врачебных делах? Под моим присмотром, разумеется.

Слуги с ним согласились, а я вмешиваться в эти интриги не стала. Может, мавр и прав. В конце концов, став молодой и здоровой, я уже не нуждалась в той мере его советов, которые были мне нужны хотя бы полгода назад. Так пусть не даром хлеб ест, а учит коновала врачебному искусству. Хотя, на мой уже молодой и здоровый взгляд, лучше бы было мавру поучиться у коновала, как править кости и лечить переломы, чем наоборот. Но, да ладно, сами разберутся, кто кому учитель. Важно, что Луиджо находился в замке под моим и слуг присмотром, а не в собственном доме, у него нет возможности лазать в прикрытый копной сена лаз в подземный ход. А убивать столь полезного в хозяйстве коновала мне пока не хотелось.

Но и после этого я не сразу отправилась к Лесному царю. Мне показалось более важным и более интересным послушать сплетни слуг о том, что произошло в замке в мое отсутствие и как они отнеслись к резкому изменению моего поведения после того, как я обвинила Лючию в колдовстве и в порче, которую эта стерва будто бы навела на меня.

Знание тайных ходов в замке и наличие слуховых труб в них позволило мне подслушивать разговоры едва ли не в каждом углу, стать свидетельницей разговоров, ведущихся на кухне, в прачечной, в комнатах отдыха для слуг и служанок, в столовой и даже, как оказалось, в старом каменном сортире, сооруженном над бездонной ямой, из которой дерьмо выгребали раз в год и, сохранив его в другой яме семь лет, выкапывали, чтобы удобрять получившейся землей огород.

Умны были мои предки, что и говорить, даже дерьмо человечье заставили на себя работать.

Но сейчас разговор не о том. Вот, что я узнала в результате полуторамесячных прослушиваний…

— Синьора наша всегда-то блудлива была, как кошка, — сказала обо мне вторая кухарка, лежа под юным поваренком на скамье для разделки рыбы, — а от порчи Лючиинои прямо озверела. Всех мужиков в замке перепробовала. И ладно бы удовольствие получала, а то так — притворство одно.

— Откуда тебе-то знать? — лениво спросил тринадцатилетний поваренок, глядя в сторону от матерой бабищи на кипящий с запахом оленьего мяса котел.

— Да муж рассказывал, — ответила та. Потом добавила сердито. — Да шевелись ты побыстрее! Елозишь, как старик. Смотри — не дам оленины.

Так я узнала лишь то, что и так знала: повара меня обворовывают и жрут предназначенное мне мясо.

Зато ключница в разговоре с мужем сообщила много больше…

— Как она подняла-то твой кляп, синьора наша? — проворчала она, укладываясь спать на свою лавку, ему, лежащему на лавке другой. — Я уж пятый год не вижу в нем силы.

— Губами, — ответил муж ключницы, кривоногий и кособокий еще не старик, но уже с огромной плешью над низким бугристым лбом и висящим книзу носом. — Губы у нее больно хороши. Как поцелует!

— Куда поцелует? — с обидой в голосе спросила ключница.

— А везде… — ответил беззаботно муж. — Ты даже не знаешь, куда следует мужчину целовать.

Тут ключница взъярилась окончательно и выпалила мужу все, что накопилось у нее в душе и что узнала она от прочих. Досталось мне, конечно же, по первое число. Но самое главное — я узнала, что по свидетельству всех мужчин замка и всех женщин (а мое отражение успело вступить в любовную связь и со всеми служанками и дворянками, проживавшими в то время в замке) узурпаторша от любовных утех не получала никакого удовольствия, то лежала бревно бревном, то старалась разохотиться и представлялась заведенной, но всегда роли до конца не доигрывала и начинала истерику, после которой быстро уставала и гнала от себя самца либо самку прочь. Даже вино ее не брало. Она могла притворяться, что напилась, но опытные в этом деле слуги мои сразу замечали ложь и лишь подыгрывали хозяйке, радуясь возможности под шумок стащить лишнюю бутылку из подвала или кусок копченого окорока. А Лючию она выделила из всей дворни только для того, чтобы всем казалось, что вот кто-кто, а эта молоденькая стерва сумела удовлетворить синьору — и за это синьора подарила ей дворянство и землю, потому все желающие могут попытаться сделать тоже с графиней Аламанти — и будут также щедро награждены.