Анна Антоновская - Жертва Страница 4

Рассмеялся Георгий, блеснули белые крупные зубы.

«И тут сильный прав», – подумал он.

Он скользнул взглядом по еще сонной столице – Исфахану, – вот Давлет-ханэ, резиденция шаха Аббаса.

Георгий нахмурился и отвернулся. Взял свиток и прочел: «Тридцать шесть тысяч пеших и четыре тысячи конных ввели римские полководцы в битву при Требии. От поступи легионов дрожала земля. На римлян бросились двадцать тысяч пеших и десять тысяч конных карфагенян. Преимущество в коннице принесло карфагенянам славу победителей».

Задумчиво прошелся и снова развернул свиток: «За двести шестнадцать лет до рождения Христа карфагенская конница одержала победу при Каннах. Римляне имели восемьдесят тысяч пеших и только шесть тысяч всадников, Ганнибал – около сорока тысяч пеших и десять тысяч всадников. Победил Ганнибал…»

Превратности судьбы научили Георгия ценить не только оружие, но и науку познания человеческих душ. Он проник в магометанскую мудрость, углубляясь в коран и персидские ферманы. Он изучал войны древних царей, изучал историю родоначальника Сефевидов, шаха Исмаила Сефеви, развернувшего, наряду с национальным персидским знаменем, знамя шиизма и положившего начало религиозным распрям с суннитской Турцией.

Изучил Саакадзе и сокровищницу мыслей Фирдоуси, поэму «Шах-Намэ».

Узнал искусство персидское, парфянское и сасанидское.

Широкие познания сделали Саакадзе желанным собеседником шаха Аббаса в часы досуга и кейфа.

Беседуя с надменным Сефевидом о луристанской бронзе, сасанидской ткани, парфянских вазах или о вечном блаженстве, ожидающем правоверного в раю Магомета, или о поединке Ростема с китайским Хаканом, Саакадзе упорно изучал деспотическую, вероломную натуру шаха. Он научился угадывать малейшие колебания в настроении властелина. И всегда вовремя поддерживал гнев или одобрение «льва Ирана».

Шах все больше проникался доверием к Саакадзе. Не только в часы утреннего разговора с шахом, но и в длительных переходах и опасных битвах, увеселительных охотах на диких зверей и на пышных шахских пирах Саакадзе ни разу не выдал обуревавших его чувств. И ему удалось внушить всем, что он живет только желаниями шаха.

Но когда исфаханские высокие минареты погружались в синюю мглу, в своей закрытой наглухо грузинской комнате бушевал одинокий Георгий Саакадзе. Возникали воинственные планы.

Через Папуна и Ростома он установил прочную связь с тбилисскими амкарами, а через Дато и Даутбека – с азнаурами и грузинами-горцами. Никто в Грузии не должен забывать имя Георгия Саакадзе – ни народ, ни цари, ни князья.

Он уже видел, как грузинские горы соединены каменной цепью башен и крепостных стен, как стоят, обнявшись, закованные в кольчуги три исполина – Картли, Кахети, Имерети – с мечами, поднятыми на восток, север и запад, как по Дидубийскому полю проходит войско объединенной Грузии: вот на низкорослых диких скакунах хевсуры с нашитыми на груди крестами, вот стройные гурийцы в красных коротких куртках, вот имеретины в высоких папахах, вот тушины в задорных шапочках, вот мегрельцы, бряцающие чеканным оружием.

Это он возвращался с грузинскими племенами после изгнания последних османов и персиян.

Саакадзе резко повернулся, провел рукою по упрямому лбу. Здесь он мог быть откровенен в мыслях и чувствах. Сюда, кроме Эрасти и «Дружины барсов», никто не входил.

Он оглядел стены, увешанные драгоценным оружием. На почетном месте висела простая шашка, с ней он одержал победу у Триалетских вершин. Рядом красовалась изогнутая шашка Нугзара Эристави – подарок за спасенную жизнь Зураба. В зеленых ножнах с золотой чеканкой покоилась сабля с белой выгнутой рукояткой из слоновой кости – подарок шаха Аббаса. Индийская секира, подобная пасти змеи, пика из Раджпутаны со стальными ребрами, двойной пламенеющий кинжал из Индостана, звездчатая палица из Гейдерабада, боевой топор, изогнутый полумесяцем, из Хоты Нагпура, жертвенный меч из Непала с рукояткой, похожей на китайскую пагоду, и с лезвием в виде распластанного крыла летучей мыши, кинжал из Лагора с золотым гребнем рукоятки и платиновыми серьгами на мозаичном поясе, кончары – древние персидские рапиры с остроконечными клинками, черкесские кинжалы, дамасские клинки, турецкие ятаганы, русийские чеканы, мечи крестоносцев, испанские шпаги, щиты из кожи носорога, панцирные нагрудники, хамаданский серебряный шишак, обернутый шелковой шалью и нитками жемчуга, багдадские латы, персидские боевые цепи – все это в непривычном покое дремало на белых стенах.

Каждая рукоятка, каждый клинок будили память о яростных битвах, о длинных путях, о бесконечных пространствах и упорных стремлениях.

С теплой усмешкой Георгий оглядел свою комнату: спартанское убранство не гармонировало с великолепием оружия. Грубо сколоченная грузинская тахта с ковром, мутаками и жесткой подушкой служила ему постелью. Картлийская бурка и папаха висели в углу, а на дощатом низком столе, покрытом ностевской домотканой скатертью, стоял деревенский глиняный кувшин с водой и чаша. Над столом изогнулся светильник из рога оленя, убитого Георгием в молодости. Под светильником на тонкой цепочке висел кисет, некогда подаренный ему золотой Нино.

Георгий снял кисет и бережно достал горсть грузинской земли. Он захватил ее в Носте, покидая Картли. Георгий жадно вдохнул неувядающий запах родины. Затем осторожно вынул шелковый лоскут со дна кисета, развернул и посмотрел на золотой локон синеглазой Нино. Повесив кисет, Георгий тихо вышел и плотно закрыл за собой дверь. Он проходил через анфиладу комнат, не замечая иранской и индийской роскоши. Дворец еще спал.

По мраморной лестнице Георгий сбежал в сад. Здесь под высокой финиковой пальмой уже ждал Эрасти с большим кувшином, наполненным холодной водой. И хотя во дворе имелся банный зал с бассейнами, искусственным дождем и нишами с благовониями и маслами, Георгий не изменял привычке далекой юности.

Он сбросил шелковый халат и вытянул сильные руки. Ранние лучи заиграли на могучих плечах. Огромные шары мускулов катались под упругой кожей, точно выкованное из смуглой бронзы тело впитывало в себя прохладу и солнце. Георгий подставил согнутые чашей ладони, и Эрасти благоговейно влил в них полкувшина. Георгий с наслаждением окунал лицо в воду, фыркал, брызги летели во все стороны, скатывались по спине Георгия и по лицу Эрасти. Георгий смеялся над гримасами Эрасти и снова и снова гонял оруженосца за водой к фонтану.

Насухо вытершись банной простыней, Георгий стал метать диск. Медный круг, вырываясь из пальцев, перелетал через пальмы и тонул в синеве неба. Эрасти подал двухконечное копье. На высоком шесте желтел кружок. Георгий бросил копье, и кружок стремительно вылетел из обруча. Выругав Эрасти за увиливание от воинских упражнений, Георгий, словно горный олень, рванулся вперед.