Давид Бек - Мелик-Акопян Акоп Раффи Страница 4

— Джумшуд, — обратился князь к одному из них, — ты не знаешь, на какой улице живет тот еврей?

— Знаю, — ответил Джумшуд.

— Ступай вперед, веди нас прямо туда.

Джумшуд выехал вперед, молодой человек последовал за ним; сзади ехал Агаси, другой его слуга.

Ветер усилился, буря становилась все более грозной. Крестьяне в страхе гнали скотину домой. С гор доносились крики пастухов. В тех краях во время сильных дождей случаются ужасные наводнения. Вода уносит не только людей, но и обломки скал, вырванные дождевыми потоками из лона горы.

Князь въехал в Ордубад затемно, улицы пустовали, все ворота были на запоре. Дождь уже несколько утих, но все еще моросил. Пройдя мусульманские кварталы, путники очутились в армянской части города. Евреи здесь занимали отдельную улицу. Джумшуд остановил коня у ворот одного дома, спешился и постучал. Ему долго не открывали. В столь неурочное время хозяин не решался отпереть дверь заезжим людям. Казалось, дом пуст, однако сквозь щели пробивался свет.

— Может, выломать? — предложил Джумшуд.

— Нет, — ответил князь. — Постучи посильнее, пусть откроют.

Изнутри донеслись шарканье ног и тихие голоса.

— Сейчас я сам открою, — сказал Агаси, подвел коня к стене и встал на седло. Стена была довольно высокой, хватаясь за неровности, юноша с кошачьей ловкостью взобрался на крышу дома. Через минуту его голос раздавался уже со двора. Он спорил с хозяином, требуя ключи.

— Эй, вай, не убивай!.. — вдруг послышались горестные вопли хозяина. Видимо, он съел пару оплеух от Агаси.

Наконец отворилась дверь, и на пороге появился старик со свечой в руке. Другой рукой он водил по лицу, словно стирая следы пощечин, и непрестанно ворчал:

— А я и не знал, что приехал ага. Что же ты молчал? Кто посмеет закрыть перед ним дверь? Мой дом — это дом аги… Проклятый, ну и тяжелая у него рука!..

— Говорил я тебе, тысячу раз говорил, — отвечал Агаси, — но ты все не хотел открывать.

— Ну, ну, ничего, — сказал князь, спускаясь с коня. — Гарун хороший, не надо его бить.

— Да, это верно, благослови тебя бог, — произнес Гарун и, обратившись к Агаси, повторил: — Что за тяжелая рука у этого проклятого!

Отведавший пощечин старик стал мягче воска, он сгибался в поклонах, пустив в ход все свое лицемерие. Он сразу повел коней во двор, а гостей пригласил к себе домой, где жил вместе с женой и детьми.

III

Гарун был единственным в Ордубаде ювелиром, который владел еще и граверным ремеслом. Он был довольно богат, как всякий еврей, имеющий дело с драгоценными камнями и металлами. Неожиданный визит князя, о котором он знал понаслышке, но в лицо не видел, сильно напугал его. Какая нелегкая принесла этого бродячего рыцаря, да еще ночью, когда соседи давно уже спят? Что ему понадобилось? Как бы там ни было, старик был убежден, что ничего хорошего его не ждет.

Лачуга, куда привел своих гостей Гарун, состояла из двух небольших комнат, одна служила кладовой, здесь беспорядочно были свалены друг на друга предметы хозяйства, вторая — спальней, гостиной, кухней и чем угодно.

— Заходите, дорогие гости, — пригласил Гарун, — прошу садиться.

Джумшуд с Агаси остались стоять, а их хозяин обвел глазами помещение в поисках стула. Пол в комнате был ниже уровня двора, и на нем скопилась дождевая вода. Единственным местом, которого не коснулся этот потоп, был сундук хозяйки, принесенный, видно, в приданое из отцовского дома. Князь сел на него. Видя, что они больше не нужны своему господину, Джумшуд с Агаси вышли.

Дождь прекратился. Весеннее небо теперь было ясным, как зеркало, звезды улыбались. Буря утихомирилась, как капризный ребенок, который плачет, шумит, а через минуту успокаивается и снова улыбается.

Джумшуд и Агаси направились к лошадям, привязанным во дворе. Джумшуд поднялся на соседнюю крышу, где высился стог сена, стянул несколько охапок и бросил лошадям. Потом слуги присели на курятник и закурили.

Степанос все еще восседал на сундуке. Гарун сидел на корточках возле стены, не решаясь опуститься на мокрый пол. А хозяйка вычерпывала глиняным ковшом воду из лужи и выносила во двор. Двое ее детей, обнявшись, лежали прямо в грязи и прекрасно себя чувствовали. Их мать почти закончила свою работу. В комнате воды уже не было, но оставалась ужасная грязь, надо было вычистить ее. Босая, в подоткнутой до колен нижней юбке, мать прошлепала по грязи в переднюю, а через минуту вернулась, неся в подоле золу, и стала разбрасывать ее по полу.

Толстый слой золы вскоре впитал в себя всю влагу. Потом хозяйка расстелила на полу циновку, а поверх палас. Сиденье для гостя было готово. Несмотря на все эти приготовления, князь не пожелал сойти с сундука, сказав, что ему там удобнее. На палас сел Гарун. Его жена все еще кружила по комнате, не зная, чем бы еще заняться. Ей бы полагалось вымыть ноги, но об этом она и не подумала, только спустила юбку, закрыла голые икры и так, с грязными ногами, присела около детей. Один из них проснулся и стал плакать. Чтобы успокоить, мать влепила ему сильную оплеуху. Ребенок заревел пуще прежнего. От его крика проснулся второй и, не зная еще в чем дело, присоединился к брату.

— И его тоже успокой, его тоже, — сказал отец.

Мать и второго приструнила тем же порядком.

Князь Степанос с неудовольствием ждал, когда дети угомонятся, чтобы поговорить с хозяином. Тогда мать, наклонившись, что-то прошептала на ухо детям, и оба сейчас же замолчали. Широко раскрыв испуганные глазенки, они посмотрели на незнакомого человека и, как бесенята, нырнули в постель.

— Я к тебе по делу, Гарун, — заговорил князь Степанос.

— Ослепнуть мне, если вру, нет у меня ни медяка! — заговорил Гарун, решив, что к нему пришли за деньгами.

— Я сам принес тебе денег, — прервал его князь.

Морщины на лице Гаруна разгладились, в глазах зажегся алчный огонек, словно у голодного волка.

— Мне нужно несколько печатей. Я хорошо заплачу.

— Гарун твой слуга, ага. Но разве Гарун возьмет деньги, чтобы сделать печати для аги? — ответил старик, притворяясь бескорыстным.

— Печати должны быть на чужое имя, понимаешь?..

— Понимаю, — ответил еврей многозначительно — Но пусть не обижается ага, Гарун скорее отрежет себе пальцы, чем сделает такое.

— За каждую печать получишь по пять золотых.

Старик отрицательно покачал головой.

— Десять, — добавил князь.

Тот снова помотал головой.

— Пятнадцать.

— Нет, ага, дело не в деньгах. Хоть озолоти, не могу. Если бы мог, я бы даром сделал.

Он сказал, что поклялся не изготовлять фальшивых печатей. Как-то черт попутал его совершить такой грех, и с этого дня дела его идут из рук вон плохо. Наверное, господь прогневался, и потому подделка обнаружилась. Судья едва не вынес решение отрубить ему руку. Пришлось дать огромную взятку, и вместо руки ему отрезали только бороду. А для еврея это большой позор. Моисей велел не брить бороды. Чтобы иметь право ее носить, евреи платят особый налог персидским ханам. Прежде борода была у него очень длинная, а с тех пор, как обрили, плохо растет.

— Ну, так я ее сейчас удлиню, — сказал князь Степанос, приходя в раздражение.

— Как это?

— А вот так…

Степанос схватил Гаруна за бороду — кстати сказать, не такую уж короткую — и сильно дернул несколько раз. Еврей стукнулся головой о стену и запричитал:

— Вай! Вай! Сделаю, сделаю! Только отпусти бороду!

При виде такой расправы жена стала кричать и бросилась спасать муженька. Потерявший было сознание еврей пришел в себя и, не открыв еще глаза, выпалил:

— Сделаю, но не меньше, чем за двадцать золотых!

— Плут, ты же хотел сделать их даром! — рассмеялся князь Степанос.

— А моя борода, которую ты сейчас выщипывал, разве она ничего не стоит? — ответил старик, тоже смеясь.

Князь поразился его бесстыдству.

— И еще твой слуга отвесил мне пощечину, — добавил Гарун. — Тяжелая у него рука, будь он проклят…