Шаги Командора или 141-й Дон Жуан - Эльчин Гусейнбейли Страница 4

Я не нашел могилы Хамзы Мирзы. Но среди захоронений близких людей Шейха Сафи были две безымянные гробницы. Мне почему-то показалось, что одна из них и есть последний приют Хамзы Мирзы.

Орудж-бей находился среди тех, кто со слезами сопровождал тело Хамзы Мирзы в Ардебиль. И он вместе с кызылбашами, совершая круги вокруг гробницы, произносил заупокойную молитву во славу усопшего.

Увы, азербайджанский военачальник, повергавший в трепет врагов, пал жертвой вероломного убийцы. О, бренный мир!

Двадцатилетнему Хамзе армянин Худаверди из Хоя, цирюльник, перерезал горло бритвой близ города Гянджа.

Сей киллер, говоря современным языком, был инструментом в руках эмиров, недовольных Хамзой Мирзой, в борьбе за власть проливавших кровь собратьев своих…

Юный Хамза Мирза, взявший в плен Адиль Гирея – младшего брата надменного Довлет-Гирея, крымско-татарского хана и тем самым ставшего причиной гибели собственной матери Хейранса-бейим…

Когда совершалось убийство матери, Хамза Мирза, могучий полководец, увы, питавший слабость к зеленому змию, занимался возлияниями в кругу друзей. И в его собственной трагической гибели была роковая закономерность, ибо человек, выказавший свою силу и доблесть, неизбежно наживает себе врагов и завистников.

Хамза Мирза, двинувшийся во главе войска в Карабах, а затем в Тебриз, который освободил от османского владычества, однажды осенью по настоянию своей матери вынужден был вернуться в Казвин…

Смерть Хамзы привела к тому, что Мохаммед Худабенде был свергнут с трона, и престол занял его младший брат Хамзы Аббас Мирза[6].

На подворье усыпальницы я увидел родник. Мне хотелось пить, и под прохладными лучами апрельского солнца я вдосталь напился студеной воды. Ни дать, ни взять, живая вода, райская. До сих пор помню ее вкус. Вода – это память, первозданная память. И память моя всколыхнулась, освежилась.

Благодарение Создателю! Аминь!

II

История со скитом

Меня больше всего в Ардебиле поразил хлебный базар. Это был необычный базар. Здесь торговали старым, залежавшимся, неиспользованным хлебом. Он шел на скармливание домашней животине. Люди собирали такой хлеб у себя и килограммами сдавали в лавки-дукяны, а там сгребали хлебы в груду лопатами, собирали в мешки, взвешивали и продавали селянам, содержащим скот. С хлебом обращались как, прости Господи, с навозом, попирали ногами. У меня не укладывалось такое обращение с хлебом в исламской стране, где хлеб освящен и почитается наравне с Кораном. И эта сцена меня очень потрясла. Быть может, в этой кощунственной неблагодарности надо нам искать причину наших неудач, злосчастий, неумения сплотиться и объединиться?

Прощай, Ардебиль. «Да буду клят, коль вспомню тебя, Ардебиль!»[7]

С Ардебилем – древней столицей Азербайджана, мы расстались поутру, на заре.

Переночевал я у своего коллеги. Мой ардебильский друг сказал:

– Если понадобится, ищи меня по этому номеру, – и протянул мне записанный на бумажке номер мобильного телефона. И этот жест был совершен чуть ли не украдкой, будто он опасался, что номер перехватят чужие руки.

Выехали, и Мохаммед включил записи азербайджанских песен. Пела Ройя. Так себе, пресная песня.

– Давай условимся, – говорю, – вплоть до моего возвращения будем слушать только фарсидские песни. – Родина родиной, но это необходимо мне, чтобы я полностью проникся ощущением, что нахожусь в Иране.

Автор и исполнитель запретной песни по имени Адия начал петь игривую, озорную песню: «Пусть красавицы попляшут…» Потом перешел на минорные ноты, и в завершение песни донесся звук разбившихся вдребезги стекол автомашины, наехавшей на препятствие (стена ли, дерево ли).

Чужие места, проливной дождь, запретные песни и… ардебильская боль. Душу мою свербила история, предаваемая забвению.

Вторая кассета – запись певицы по имени Марьям. Она пела так горестно, так жалобно, что мне показалось: не из сочувствия ли ко мне. Может, обладательница этого голоса прекрасная женщина. Но петь ей возбраняется. Такова участь женщины в Иране. По этой причине и упекли за решетку прекрасную Марьям, поющую сладостно-печальные песни, – в тегеранскую тюрьму.

Также ищут и Адия, поющего запрещенные песни. Однако, здесь все слушают «крамольные» песни в исполнении «крамольных» служителей искусства. В их числе и мой шофер.

Для него нет существенной разницы между запрещенной песней и запрещенным алкоголем. При случае он не отказывает себе и в том, и в другом удовольствии. Для него не имеет значения и то, в чадре ли ходит его жена или без, ибо он считает, что женщина всегда есть женщина.

Здесь очень легко подтвердить истину о том, что запретный плод сладок…

Я обернулся. Позади никого, только безмолвие, нарушаемое стукотней дождевых капель по кровле машины. И музыка.

– Выключи, – я показал на магнитофон.

Мохаммед внял просьбе.

Мне показалось, что тишина сама по себе – прекрасная музыка. «Музыка рождается безмолвием и исчезает в нем».

– Это – старая дорога, но покороче. Сейчас никто по ней не следует, кроме перебирающихся на эйлаги, – нарушил Мохаммед молчание.

До поры перекочевки на эйлаги еще было далеко. В былые времена и я, забравшись на бугор возле нашего сельского дома, глазел на перебирающихся на эйлаги, обоз за обозом. Кочевка начиналась с возвращением журавлей. Большинство кочующих составляли жители села Марджанлы. Женщины, дети верхом на лошадях, верблюдах, осликах, волкодавы, бегущие обочь отар, стремящиеся показать чабанам свое усердие. Теперь нет тех кочевок и становий, – их оккупировали враги, родина нашего детства, дух предков наших взяты в заложники. Мать моя подолгу заглядывала в сторону Сисянских краев – туда, где эйлаги. Потому, что там были могилы наших дядьев. Им не дано было покоиться у родных гнезд.

.. На тебризской дороге, между Ардебилем и Тебризом есть «халветхана» – скит. Путники использовали это строение для постоя-пристанища. А суфии использовали как место тайных сходов.

Караван-сарай, оставшийся со времен династии Каджаров, построен из черного камня. В черном камне заключен некий смысл. Даже если и не ведаешь, но это так. Когда мы доехали туда, я попросил Мохаммеда подать на обочину и остановить машину. Мы сошли с «пежо». Холодный ветер, тянувший с гор, прохватил меня. Взял из машины свою куртку, одел. А Мохаммеду нипочем, видно, привык к таким переменам. Он закурил «Кент» и выдохнул дымок в сторону гор.

– Неплохо было заглянуть сюда, – говорю.

Он неожиданно поддержал:

– Да, в самый раз. Может, ты найдешь тут то, что тебе нужно.

Я смешался:

– А что я ищу?

– Если уж ты прибыл сюда, значит, что-то ищешь. Ты похож на искателя приключений, – многозначительно произнес он. – Все чего-то ищут, –