Александр Дюма - Парижские могикане. Том 2 Страница 40

— Ты помнишь этот поцелуй, не так ли, мой герцог?

— Да.

— У тебя перед глазами и сейчас стоит тот, кто тебя поцеловал?

— Да.

— Храни это воспоминание в своей душе! Никогда этого не забывай!

— Это мне не грозит, — печально улыбнувшись, проговорил молодой человек и прижал руку к груди, — ведь это все, что у меня осталось от отца! Ты даже не представляешь, Розена, как он был красив. Как изображение на античной монете, как медаль Александра, как медаль Августа!

— Говорят, ты на него похож, мой герцог!

— Как мимолетная бесплотная мечта похожа на бронзовую статую!.. Нет, — прибавил он с грустью, — нет, у меня глаза матери, волосы матери. Я австриец, и зовут меня Франц!

— Ты француз, и твое имя — Наполеон. Это говорю тебе я! — воскликнула девушка. — Давай поговорим о твоем отце, давай поговорим о Франции.

— Как я тебе сказал, это единственное, что я о нем помню. Он отправлялся тогда в ту долгую и блестящую кампанию тысяча восемьсот четырнадцатого года, в которой вся слава досталась побежденному. Я нередко сравнивал отца с Ганнибалом: он был побежден Сципионом, но так и остался для потомков более значительным, чем его победитель.

— Да, да, более значительным, чем Сципион, чем Цезарь, чем Карл Великий, чем другие полководцы. Ах, герцог, какой пример!

— Сокрушительный, Розена! И это приводит меня в отчаяние. Что можно сделать после такого человека?.. Я часто думаю, что судьба создала меня бледной и печальной тенью великой личности. Я как те египтяне, которых художник изображает у основания пирамиды: жалкие людишки лишь подчеркивают величие сооружения.

— Однако простой араб может взобраться на пирамиду и достичь вершины гигантской постройки, хотя каждая из ступеней, ведущих к вершине, в два локтя высотой.

— Я на это не способен, Розена: у меня нет сил на то, чтобы быть великим.

Он в изнеможении упал на канапе.

— У меня даже нет сил быть счастливым!

Девушка легла у него в ногах и решила, что пора вернуть его к более веселым мыслям.

— А что вы помните о Франции? — спросила она.

— О Франции у меня всего два воспоминания.

— Расскажите о них, дорогой принц, — попросила девушка, поставив локотки ему на колени; он склонился над ней, и красивые волосы закрыли его задумчивое лицо.

— Однажды… кажется, это был день моего рождения, двадцать восьмого марта тысяча восемьсот четырнадцатого года… за неделю до того, как я навсегда, может быть, покидал Париж… Было начало весны, появились первые солнечные дни; мы с госпожой Монтескью возвращались в моей карете. Вдруг я увидел цветы, море цветов. Где? Не могу сказать. Ты знаешь, Розена, как я люблю цветы. Я воскликнул: «О! Цветы! Я хочу цветов! Я хочу много цветов, целую карету!» Слуги пошли выбирать самые красивые. Тем временем я смотрел в окно, и в доме, возле которого стоял мой экипаж, я увидел молодого человека и девушку, они сидели у окна и работали: молодой человек мастерил часы, девушка делала цветы.

«Смотрите-ка! — обратился я к госпоже Монтескью. — А я-то думал, что цветы создал Бог».

«Разумеется, сир, их создал Бог!» — отвечала она.

«Ну нет, — возразил я, указывая ей на девушку. — Я отлично вижу, что их создают женщины».

Госпожа Монтескью улыбнулась, а я продолжал смотреть и слушать. Девушка напевала песню, молодой человек ей подпевал. К моему несчастью, им, очевидно, сказали, что я сижу в карете, совсем рядом, перед их окном; они вдруг бросили всё: один часы, другая цветы — и стали кричать:

«Да здравствует король Римский!»

Я потребовал:

«Хочу, чтобы они пели! Хочу, чтобы они пели!» Карета покатила дальше… Розена! Их прекрасные юные лица до сих пор стоят у меня перед глазами. Я не раз с тех пор заговаривал о них с госпожой Монтескью. Когда я был маленьким, она мне говорила, что это брат и сестра, но позднее я догадался, что это были влюбленные. Два щегла прыгали в клетке, девушка пела… Розена, я готов стать часовщиком хоть сегодня, если бы только я знал, что могу заниматься этим ремеслом в Париже, живя в комнатушке на берегу Сены, а ты будешь делать цветы и петь эту песенку, которая осталась у меня в памяти… О, если бы ты знала, сколько бессонных ночей я провел с тех пор, пытаясь вспомнить мелодию, нежную и грустную, напоминающую одну из арий Вебера.

— Напойте мне эту мелодию, дорогой герцог. Может быть, я ее знаю.

Принц попытался напеть, но тщетно: на третьей или четвертой ноте он умолкал.

— Ах, если бы я знал мелодию, — вздохнул он, — я непременно вспомнил бы и слова. Я спрашивал об этой песне повсюду, во всех нотных магазинах Вены и Германии, даже во французском посольстве.

— Вы не помните, как называлась эта песня?

— Нет… Я даже не уверен, что слышал ее целиком, скорее всего — один-два куплета… Боже мой! Я все это тебе рассказываю, дорогая Розена, чтобы ты убедилась: я не забыл страну своего детства.

— Ах, милый герцог, как бы я хотела знать, что это была за песня!

— Может быть, в конечном счете это была какая-нибудь глупая песенка, — заметил герцог, — впрочем, меня бы это очень удивило: я сохранил о ней такое чистое, такое свежее, такое нежное воспоминание!.. О невозвратное детство! О моя родная сторона! Где цветы, которыми завалили тогда мою карету?! Где то окошко двух влюбленных? Молодой человек мастерил часы, а девушка напевала:

Не дивись шалунье безмятежной И… примера…

Розена вскрикнула и бросилась к фортепьяно.

— Куда ты? — спросил герцог.

— Погодите, ваше высочество, — проговорила девушка. — Не об этой ли песне вы говорите?

Пробежавшись пальцами по клавиатуре, она блестяще сыграла вступление и пропела нежным голоском две строчки:

Не дивись шалунье безмятежной И с нее примера не бери!

— Это она! — воскликнул молодой человек. — О, ты ее знаешь! Ты знаешь эту песню! Спой, спой! Прошу тебя!

Девушка запела:

Маргаритка на газоне вешнем В первых бликах утренней зари, Ручкою кокетливо-небрежной Свой наряд расправив белоснежный, Говорит прохожим: «Посмотри!»

— Это та песня? — спросила она.

— Да, да, точно она, — подтвердил принц, — хотя я не слышал этого первого куплета: верно, его спели, когда я только подъехал. О дорогая Розена! Я был прав, когда сказал, что всеми радостями обязан тебе. Ведь ты и вправду мне сестра, если можешь в шестнадцать лет напеть песни, которые я слышал в три года!.. Я ошибался, полагая, что знаю тебя всего несколько месяцев: ты росла вместе со мной, мы вместе жили во Франции… Пой, Розена, я слушаю!

Розена хотела было продолжать с того места, где остановилась.

— Нет, возразил герцог, — начни с начала! С начала! Розена снова запела: