Иерусалим правит - Муркок Майкл Страница 40

Я без малейших затруднений позаимствовал на несколько часов блокнот Болсовера и поделился его содержанием с капитаном Квелчем. В удивительном списке преступлений даже обнаружились намеки на противоестественные действия ласкаров и членов съемочной группы — этого, насколько я знал, Квелч старался не допускать. («Ласкар-содомит — ленивый ласкар» — таков был его девиз.)

Потом в воздухе внезапно пахнуло розами — Эсме бросилась вон из салона, а Симэн уныло посмотрел вперед, на нос корабля. Я хотел было последовать за Эсме, чтобы успокоить ее, потому что знал: она очень расстроилась, когда я запретил ей сходить на берег. Но в таком капризном настроении она предпочитала одиночество. Миссис Корнелиус исполняла «Роз-Мари»[288], вторя замечательной записи Оскара Лаверна; она смотрела в иллюминатор на ровные ряды домов Танжера и раздумывала о том, не получил ли капитан Квелч каких-нибудь известий о мистере Миксе. Мне не очень-то хотелось затрагивать эту тему, но пришлось разуверить подругу (поскольку я хорошо знал, какова истинная цель экспедиции капитана Квелча — пополнить наши запасы shney[289]).

— Он же не пойдет сразу в полицию, — сказал я.

— Купит себе мальтшика, да? И попросит, тштоб ты ему пятую тотшку прощупал, а, Иван?

И по сей день миссис Корнелиус отказывается говорить мне, что тогда имела в виду, но дрожит от смеха всякий раз, когда я вспоминаю об этом. Меня приводит в замешательство, что в некоторых случаях она удивительно откровенна, а в других — выражается очень туманно. Я думаю, она хочет пощадить мои чувства, но ей-то уж следует знать, что я всегда предпочитал горькую правду разным недомолвкам, как бы успокоительны они ни были. Пусть я из-за этого чувствую себя хуже многих других людей — что ж, зато я настоящий реалист.

Тогда в качестве ответа миссис К. указала на местный катер, краска на котором отслаивалась, как кожа прокаженного, — моторка мчалась по бурному морю к «Надежде Демпси». Возле румпеля стоял, очевидно, хозяин катера, местный житель в грязном свитере и помятой феске; капитан Квелч сидел в центральной части суденышка, бок о бок с молодым человеком, который носил экстравагантный костюм и широкополую кремовую шляпу; левый рукав его одеяния выглядел несколько странно. Пассажиры сидели спинами ко мне. Я был заинтригован. Капитан Квелч ничего не говорил о том, что собирается привезти гостя.

Я вышел на палубу, чтобы приветствовать их, когда они взбирались по трапу. Шляпа молодого человека скрывала его лицо до тех пор, пока он не приблизился ко мне. Пассажир снял темные очки и убрал их к себе в карман, а потом с улыбкой протянул мне загорелую руку. И вот — это был он собственной персоной, столь же красивый и уверенный в себе, как и прежде! Я не верил глазам. Я разрыдался.

— Но твоя рука! — Я не мог не заметить пустой рукав. — Что случилось?

Он на несколько секунд нахмурился.

— Был обстрел в Одессе. Меня ранили. Потом задели, когда я пытался добраться до судна. Никогда не узнаю, кто именно забрал мою руку — красные или белые! Возможно, и те и другие. — И он пожал плечами, как в старые беззаботные времена, пробудив великое множество замечательных воспоминаний.

Да, это был тот самый Шура, которого я считал мертвым, убитым красными казаками. Это был мой кузен, мой прежний наставник и приятель из Одессы, с которым я поссорился по пустячному поводу, из-за обычной маленькой шлюхи с Молдаванки. Все дурное давно позабылось — и теперь моя душа пела от радости! Я обнял его! Поцеловал! Прижал к себе его высокое сильное тело — и заплакал снова! Шура вернулся ко мне! Этого было достаточно, чтобы вернулся и весь мой прежний оптимизм. Шура, друг моего детства! Мне хотелось так много ему рассказать и в ответ услышать столько историй!

— Надолго ли ты останешься с нами?

— До Триполи! — Шура был так же взволнован, как я.

Слезы бежали по его щекам, и он смахивал их с углов полных губ уцелевшей рукой и одновременно смеялся над моими собственными слезами.

— Маленький Макс Гетман. Я слышал, ты теперь кинозвезда. Делаешь разные чудесные вещи. Ты говорил нам, что прославишься. Нам надо было тебя послушать, a? Le plus fameux des chics types![290] Ванда была тебе лучшей подругой, знаешь ли. Она предсказала тебе большое будущее. Ты хорошо выглядишь, mon joli bagage[291].

Вспомнив, что капитан Квелч недостаточно знает русский, мы перешли на французский, чтобы выразить свою признательность за это необычайное воссоединение.

— Как изумительно, что вы невольно стали его причиной, капитан! — сказал я.

— Меня очень радует ваше одобрение, друг мой. Ведь босс Шуры — мой старый деловой партнер с марсельских времен. Я хотел бы оказать ему услугу. Уверен, вы не станете возражать?

Только Болсовер или Симэн могли возразить против появления нового пассажира, но мы с капитаном Квелчем уже задумали план, который должен был увенчаться арестом Болсовера, как только мы поставим судно на якорь в Александрии. Капитан Квелч вместе с нашим «снежком» купил морфий. Симэн начал ворчать. Его фильм был важнее всего. В салоне Шура сразу очаровал миссис Корнелиус. Он поцеловал ей руку и представился, назвавшись моим кузеном и старым университетским товарищем.

Обмануть ее не удалось.

— Ты один из этих слободских бандюков, верно? У вас, парни, есть стиль. Третесь тут с французами, да?

Шура никак не мог понять ее английский, но восхищался русским, который он разбирал немногим лучше, но ценил, как он говорил, его удивительную мелодичность. Я обрадовался, что они с первой встречи так хорошо поладили. Даже капитан Квелч, казалось, поддался очарованию Шуры. С двумя руками мой друг был обаятельным жуликом. С одной — стал просто неотразим.

Единственная каюта, в которой мог разместиться Шура, — это освободившийся закуток мистера Микса. Потребовалось совсем мало времени, чтобы заполнить чемодан негра немногочисленными книгами, туалетными принадлежностями и одеждой, которую он оставил на корабле. Я с огорчением увидел среди этих пожитков «Мученичество человека»[292] и в шутку заметил Шуре, что при таком раскладе мы скоро обнаружим тома «Капитала» под всеми верблюжьими одеялами! (Я был в те дни достаточно невинен — и не принимал свою фантазию всерьез.) Мой кузен почти тотчас получил постельное белье и туалетные принадлежности, а потом мы провели несколько минут в каюте, пробуя кокаин, который Шура привез с собой. Я напомнил кузену, что именно он познакомил меня с этим природным стимулятором.

— Почти каждый раз, когда случается нюхнуть, я вспоминаю о тебе, дорогой Шура!

Мой кузен рассмеялся. Он сказал, что я остался все тем же старым добрым Максом. Шура предложил пройти обратно в салон. Он сообщил мне, что теперь ведет дела с одесским знакомым, человеком, который, не ведая о том, стал причиной нашей первой встречи с миссис Корнелиус. С. А. Ставицкий сейчас находился в Марселе и в основном занимался импортом кокаина — его можно было дешево и более или менее законно перерабатывать в Танжере, где не запрещали продажу южноамериканской пасты.

— Но он теперь расширяет бизнес, занимается политикой, так что по большей части дела с наркотиками веду я. Политические интриги и фондовый рынок — это не в моем стиле. Но ты же понимаешь, какие там открываются перспективы! Можно сделать миллионы. Один из помощников Ставицкого, кажется, твой старый друг. Тоже эмигрант. Помнишь графа Николая Федоровича Петрова?

Тут я затаил дыхание. Но Коля, конечно, находился в Париже с женой-аристократкой?

— Он все еще ездит в Париж, я думаю. Но сейчас, несомненно, ведет дела с боссом в Марселе.

— Ты уверен, что речь идет именно об этом человеке? — Притворившись, что у меня началось головокружение от наркотика, я на мгновение облокотился на переборку. Всего несколько ступеней отделяли нас от входа в салон.