Густав Эмар - Курумилла Страница 41

Священник снял маску с его лица и вскрикнул от удивления, узнав его.

При этом вскрике умирающий открыл глаза и устремил на отца Серафима дикий взгляд.

— Да, это я, — сказал он прерывающимся голосом. — Я заслужил такую смерть!

— Несчастный! Так-то ты сдержал свою клятву?

— Я пробовал… Несколько дней назад я спас того человека, которого вы поручили мне, святой отец.

— А зачем ты хотел убить меня, которому обязан своей жизнью?

Раненый отрицательно покачал головой.

— Нет, — прохрипел он, — никогда… Видите ли, отец мой… есть на свете проклятые натуры… Эль-Бюитр был презренный бродяга… ну, а собаке собачья смерть… это справедливо… Прощайте, отец, но я спас вашего друга — охотника…

Сказав это, он хотел приподняться, но не удержался и упал на землю — он был мертв.

Священник преклонил колени и прочел молитву.

Присутствующие, невольно тронутые этим зрелищем, сняли шляпы и с благоговением стояли вокруг скончавшегося разбойника.

В эту минуту раздались чьи-то крики, послышались ружейные выстрелы, и в ущелье показался многочисленный отряд.

— К оружию! — закричали все, бросаясь к лошадям.

— Стойте, — раздался повелительный голос Курумиллы, — это наши друзья.

ГЛАВА XVIII. Провожатые

Пользуясь правом романиста, сделаем небольшое отступление и вернемся к дону Корнелио, который привлек к себе внимание Валентина своей неожиданной отлучкой из лагеря. Нужно сказать несколько слов об этом веселом, беззаботном дворянине, уже известном читателю своей любовью к музыке вообще и романсеро del rey Rodrigo в частности.

Но с недавних пор дон Корнелио сильно изменился: он совсем забросил пение, струны его хараны перестали звучать под его гибкими пальцами, глубокая морщина пролегла на челе, щеки побледнели и осунулись, и нахмуренные брови изобличали его тяжелое душевное состояние.

Что же случилось? Что так сильно повлияло на характер нашего испанца?

Об этом было трудно, но возможно догадаться. Дон Корнелио любил Анжелу и любил ее страстно. Мы не назовем эту любовь чистой, так как она подогревалась другим, менее благородным, но не менее сильным чувством.

Этим чувством была алчность.

Много раз пытался дон Корнелио ослепить богатых американок, если не блеском своего богатства (он был беден, как Иов), то личными своими достоинствами: умом и красотой. Но ни одна из этих попыток не имела желанного успеха. Встреча с Анжелой решила его участь. Почему-то вообразив, что молодая девушка в него влюблена, он сам полюбил ее бешеной любовью истрепавшегося человека, для которого брак представляется единственным якорем спасения.

Когда он понял свою ошибку, было уже слишком поздно.

Правда, он старался с корнем вырвать эту несчастную страсть из своего сердца, но все усилия остались без результата. Как это часто бывает в подобных случаях, он позабыл о всех благодеяниях дона Луи, который спас его от нищеты, и воспылал к своему благодетелю самой сильной ненавистью. Часть этой ненависти он перенес на Анжелу, хотя и молодая девушка, и граф были простыми орудиями в руках судьбы, безжалостно преследовавшей бедного идальго.

Под влиянием этой затаенной вражды дон Корнелио с невероятным терпением и редким притворством готовил месть двум людям, от которых не видел ничего, кроме добра. Ему оставалось только выждать удобный случай, чтобы нанести решительный удар своим жертвам.

Такой случай не являлся большой редкостью в стране, где измена — обычное дело, ей пользуются для достижения самых разнообразных целей.

Дон Корнелио установил связи с врагами графа, им он открывал все его тайны, о которых удавалось узнать. Испанец повел дело так, чтобы разом нанести удар обоим своим врагам, расставить им сети, из которых они не смогут вырваться. Теперь читатель знаком с истинными намерениями дона Корнелио, и мы можем возвратиться к дальнейшему повествованию.

Испанцу удалось заручиться содействием камеристки доньи Анжелы. Эта служанка согласилась предать свою госпожу, поддавшись на льстивые речи дона Корнелио, обещавшего на ней жениться.

Благодаря камеристке, которой удалось подслушать разговор отца Серафима с графом и молодой девушкой, дон Корнелио узнал все. Поручение купить в Магдалене монашескую одежду рассеяло последние сомнения, и испанец решил, что настало время действовать.

По его совету мексиканцы решили в тот же вечер совершить внезапное нападение на лагерь. Дон Корнелио сумел их отыскать.

Выбрав момент, когда все занимались личными делами, испанец потихоньку удалился из лагеря, незаметно проскользнул в кусты, где была спрятана его лошадь, вскочил в седло и умчался во весь опор. Прежде чем пришпорить коня, он бросил внимательный взгляд на окрестности и, казалось, убедился, что никто за ним не следит.

Дон Корнелио безостановочно скакал несколько часов подряд, держась прямой дороги, невзирая ни на какие препятствия и не замедляя быстроты бега своей лошади.

Между тем его мрачное, грустное настроение стало мало-помалу исчезать, он привязал уздечку к седельной луке, и пальцы его начали машинально перебирать звонкие струны хараны, с которой идальго никогда не расставался, нося ее с собой на перевязи. Отдавшись вполне нахлынувшим на него чувствам, он вполголоса запел романсеро, содержание которого так отвечало его настоящему настроению. Скоро испанец до того увлекся пением, что его голос далеко разнесся по окрестностям.

— Черт побери сову, поющую в столь неурочное время! — воскликнул чей-то голос, прерывая нашего виртуоза. — Отроду не слыхал такой дрянной музыки.

Дон Корнелио оглянулся. Царила темная ночь. Высокий сухой человек с насмешливым выражением лица и лихо закрученными усами иронически смотрел на певца и постукивал своей громадной рапирой.

— Э-э! — без всякого смущение произнес испанец. — Это вы, капитан? Что вы тут поделываете?

— Поджидаю вас, cuerpo de Cristo!

— Ну, вот и я.

— Это хорошо, когда же мы отправимся?

— Все изменилось.

— Что вы имеете в виду?

— Ведите меня в свой лагерь, там я познакомлю вас с настоящим положением дел.

— Прошу вас.

Дон Корнелио последовал за капитаном.

Читатель, без сомнения, уже узнал в капитане дона Исидро Варгаса — старого солдата эпохи борьбы за независимость, преданного генералу Гверреро, как лезвие кинжала его рукоятке.

Взяв под уздцы свою лошадь, испанец вступил на обширную площадку, светлую от огня двенадцати костров, вокруг которых сидели на корточках или лежали около сотни человек. Все они были одеты в какие-то странные костюмы, но зато вооружены с головы до ног. Выражение их лиц было мрачное. Эти живописные группы свирепых бандитов — отличный материал для картины художника — были освещены фантастическими отблесками пламени костров, при свете которых они играли в карты, пили и наперебой спорили друг с другом. Появление дона Корнелио прошло незамеченным.