Энн Бенсон - Огненная дорога Страница 41

Она бросила последний взгляд на мертвого крестьянина.

— Думаю, я уже знаю об этом больше, чем хотелось бы.

Алехандро шел по улице Роз в направлении улицы Старого Замка, вглядываясь во все дверные проемы в поисках мезуз,[15] когда-то украшавших их. Увы, все они исчезли, остались лишь еле различимые следы клея или гвоздей на косяках, часто стыдливо закрашенные известкой, если хозяева могли позволить себе такую роскошь. Он спрашивал себя, какие мыс ли бродили в головах еврейских домохозяек Парижа, когда они убирали эти знаки, грозившие бедой тому, кто жил внутри. Как это происходило? Высыпали они все на улицы и вместе оплакивали свою судьбу? Или выбирали момент, когда никто не мог застать их за этим занятием, и грустили в одиночку. Да какая разница? Факт, что надписи исчезли. Парижские евреи не хотели, чтобы было известно об их принадлежности к этому народу, поскольку это могло принести только страдания.

Однако тот, кто умел смотреть, все еще мог обнаружить следы их присутствия здесь. Путем вежливых расспросов Алехандро нашел этот парижский квартал много лет назад, после того как они с Кэт чудом избежали сожжения в Страсбурге, и знал, что, если понадобится, он сможет затеряться среди живущих тут людей, по крайней мере на время. Снова и снова он ощущал запахи, или слышал, или просто чувствовал нечто такое, что возвращало его в прошлое. И всякий раз, когда это происходило, сердце болело от одиночества, но он все равной искал и жаждал столкновения с этими осколками прошлой жизни.

Он свернул на улицу Старого Замка, потом свернул еще раз и пошел вдоль реки, поражаясь разнице между относительной чистотой Сены и прискорбной грязью Темзы. Он хорошо помнил свое впечатление от этой реки, когда впервые приехал в Лондон: плавающие в вонючей воде тела, отвратительное зловоние, поднимавшееся до планок высокого моста, и гребцы, обмотавшие рты и носы кусками ткани. И тем не менее англичане продолжали заниматься своими делами как ни в чем не бывало, как будто не жили на берегах выгребной ямы. В Париже можно пересечь Сену по любому из множества мостов без того, чтобы тебя вырвало, поскольку парижане не потерпели бы такого надругательства над своей прекрасной рекой.

«И все же лишь безрассудный человек станет пить эту воду», — подумал Алехандро.

На мосту попадались почти исключительно пешие люди, поскольку лошади нынче стали очень дороги. Он прилично заплатил за то, чтобы оставить своего жеребца в конюшне на окраине города, и пообещал конюху еще больше по возвращении — больше, чем тот мог рассчитывать выручить, продав коня. Дворяне сидели по домам или вообще покинули город, поэтому кареты в поле зрения можно было пересчитать по пальцам. Один раз ему встретилась подвода, которую тащил мул, но в основном все шли на собственных ногах.

Перейдя на остров, он остановился, глядя на кафедральный собор Парижской Богоматери, впечатляющий своей величиной и христианской мощью, сквозь которую проглядывала чистейшая красота. Алехандро разрывался между восхищением и пониманием того, что это здание в себе воплощало. По его мнению, сейчас строительство собора уже должно было закончиться. Когда десять лет назад он скакал через Францию, сопровождавшие его папские охранники рассуждали на эту тему и горько сетовали, что вряд ли смогут увидеть храм во всей красоте. По их описанию, запечатлевшемуся в его памяти, тогда одна башня была выстроена полностью, а вторая лишь отчасти. Повертев головой, он сравнил их между собой и пришел к выводу, что сейчас высота их одинакова.

Мелькнула мысль: «Как, учитывая принесенное чумой опустошение, удалось найти опытных, умелых исполнителей этой работы? Наверное, тех, кто умел делать такие вещи, просто заставили, не спрашивая их согласия».

Он знал — христианские священники умеют «убеждать» свою паству трудиться во имя Бога. Для этого у них есть множество способов.

Во всяком случае, священников он тут должен найти. Сейчас во многих церквях Франции служить было некому, однако жемчужина короны французского христианского мира наверняка была наводнена священниками. Он не завидовал прихожанам.

Пересекая большую открытую площадь и обходя вездесущих голубей, он удивлялся тому, как это их до сих пор не переловили и не съели. С каждым шагом собор, казалось, все больше нависал над ним. Дрожь пробежала по спине Алехандро, когда тень здания упала на него; возникло чувство, будто христианский Бог протянул с небес руки и всей своей тяжестью давит ему на плечи. Сквозь подошвы ботинок Алехандро внезапно ощутил холод каменной мостовой и остановился.

Из распахнутой двери огромной церкви доносились монотонные звуки песнопений. Алехандро стоял, слушал, и, вопреки неприятию всего христианского, эти пленительные, гармоничные звуки овладевали его душой. Почему их музыка так чертовски прекрасна, если все остальное просто отвратительно? Его возлюбленная Адель часто исповедовалась в грехах под такое колдовское пение, и однажды, дожидаясь ее, он и сам подпал под очарование навязчивой мелодии.

Однако сейчас никакой кающейся грешницы он не ждал и не мог допустить, чтобы музыка завладела им, не мог позволить себе такой чувственной роскоши, по крайней мере в данный момент. Он пришел сюда, чтобы узнать смысл таинственного слова.

— Скажите, — обратился к первому же проходящему мимо священнику, — что означает «маранафа»?

Однако священник, выглядевший ужасно неряшливо для служителя такого собора, только глянул на него и пошел дальше.

Следующий, по крайней мере, улыбнулся и сказал:

— Бог знает, сын мой, но уж точно не я.

Алехандро поблагодарил его, оставшись тем не менее разочарован тем, что не получил на свой вопрос ответа. Третий священник просто покачал головой.

«Значит, лучше пойти в университет», — разочарованно подумал Алехандро.

Мысль о том, чтобы отправиться туда, приятно волновала его, и в то же время он хотел как можно быстрее вернуться на улицу Роз. Он глянул на солнце. Оно все еще стояло высоко; значит, можно позволить себе короткую прогулку на другой берег Сены. Он вышел из тени собора Парижской Богоматери и зашагал в сторону моста.

Удивительно, что даже в такие времена кто-то еще стремился к знаниям, но тем не менее это, несомненно, было так. Народу здесь было определенно меньше, чем в мирные времена, и все же ему то и дело попадались молодые люди в простых одеяниях студентов. И некоторые из них несли книги! Ему доводилось слышать о книгах под названием инкунабулы; страницы в них делались из тонких срезов дерева, а чернила — из жира и сажи. Однако он думал, что такие чудеса существуют только на Востоке. Может, в руках у этих юношей они и были? Вот было бы замечательно! Студенты сидели за маленькими столиками, пили самое дешевое вино, которое продавалось в кафе, и спорили с непробиваемой самоуверенностью неискушенной юности, хотя как такое возможно, чтобы молодежь будто понятия не имела о чуме, войне и голоде, было выше понимания Алехандро. Потом ему припомнились собственные славные студенческие деньки, и все встало на свои места. Тогда он чувствовал себя бессмертным, несокрушимым и даже не предполагал, что ждет его впереди.