Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника Страница 42

— Вы знаете мадам Норман д’Этиоль…

— По имени — немножко, по репутации — очень хорошо, на самом деле — вовсе нет.

— Ну, мой милый! Мадам Норман д’Этиоль очаровательная двадцатичетырехлетняя женщина, грациозная, красивая, остроумная и даже талантливая. Она играет на лютне и клавесине, поет, танцует, как балерина, очень хорошо рисует карандашом и масляными красками и, наконец, декламирует не хуже Дюмениль.

— Черт побери! Да ваша мадам д’Этиоль просто совершенство! Я влюблюсь в нее до безумия: прелестная, грациозная, остроумная, танцовщица, певица, драматическая актриса, музыкантша…

— Словом, приманка для короля!

Ришелье улыбнулся и лукаво посмотрел на своего спутника.

Маркиз хотел что-то сказать, но в это время форейторы еще громче захлопали бичами, а справа поднялся вихрь пыли.

— Держи левее, дурак, и дай проехать! — закричал громкий голос.

Бичи захлопали еще сильнее, раздались крики, и тот же голос продолжал:

— Служба короля!

Креки, наклонившись вперед, высунул голову в окно кареты. Впереди стояла наемная карета, запряженная двумя лошадьми и занимавшая одна почти всю ширину дороги. Кучеру этой кареты форейторы маркиза де Креки приказывали посторониться и пропустить блестящий экипаж.

В эту аристократическую эпоху проехать вперед было делом крайне важным. Карету человека более низкого ранга останавливали или опрокидывали, но проезжали. Если бы экипаж маркиза де Креки поскакал со своей четверкой, то наемная карета непременно опрокинулась бы в реку. Это было неминуемо, потому что форейторы решились проехать во что бы то ни стало.

II. КРАСАВИЦА

— Боже! Да вы нас сбросите в реку! — закричал жалобный голос.

В окне наемной кареты показалось полное, круглое, румяное лицо с тройным подбородком. Маркиз де Креки весело расхохотался.

— Аббат де Берни! — произнес он.

— Берни, — повторил Ришелье, наклоняясь в свою очередь к окну.

— Маркиз де Креки! — закричал аббат, протянув руки. — Неужели вы захотите нас убить?

— Сохрани Бог, дорогой аббат, вы слишком любезный собеседник, притом, мадемуазель Госсен мне этого не простит. Однако, дорогой аббат, мы должны проехать.

— Я ужасно боюсь этой кареты, которая скрипит, как старое колесо.

— Ну, садитесь в нашу карету, а потом эту можно будет столкнуть в реку.

— С большой охотой, — отвечал аббат с прояснившимся лицом.

Обе кареты остановились. Лакей соскочил на землю, отворил дверцу наемной кареты, и аббат вышел. Другой лакей опустил подножку кареты маркиза де Креки.

— Но я не один, — сказал аббат де Берни.

— А-а! — заметил Ришелье. — С вами в карете дама?

— Нет, мужчина.

— Кто?

— Вольтер.

— Вольтер с вами?!

— Да.

— Пусть и он сядет в нашу карету, скажите ему.

Ришелье насмешливо улыбнулся.

— Разве вы не знаете Вольтера?

— Знаю, — отвечал Креки.

— Стало быть, вы знаете, что если вы его попросите через аббата, то он не примет вашего приглашения.

— Почему?

— Потому, что его надо пригласить иначе.

Ришелье сделал знак рукой лакею.

— Пойдите и скажите от нашего имени мсье Вольтеру, что мы просим его оказать нам честь пересесть в нашу карету.

Лакей поклонился со шляпой в руке и подошел к дверцам наемной кареты.

Через несколько минут человек высокого роста, худощавый, просто одетый, вышел из наемной кареты. Это был Аруе де Вольтер. Ему было пятьдесят лет и он находился во всем блеске — не своей славы (славу, в полном смысле этого слова, он приобрел значительно позже) — а своей блистательной и шумной репутации.

— Садитесь же, любезный Аруе, — сказал Ришелье, дружески кланяясь великому писателю.

Вольтер сел в карету, и дверца тотчас закрылась. В это время кучер наемной кареты сошел на землю и, взяв лошадей под уздцы, отвел их с дороги. Блестящий экипаж быстро проехал.

— Теперь, господа, скажите нам, — начал маркиз де Креки, — куда вы желаете, чтобы мы вас отвезли?

— Мы не допустим, чтобы вы ради нас свернули с дороги, — отвечал Вольтер.

— Куда вы ехали? — спросил Ришелье.

— В Этиоль! — отвечал аббат де Берни.

— Вы ехали в Этиоль?!

— Да, — сказал Вольтер.

— Как кстати! И мы тоже туда едем.

— Разве вы знаете мадам д’Этиоль? — спросил Ришелье.

— Я ее знал, когда она была мадемуазель Пуассон.

— Пуассон… Пуассон… — повторил Креки. — Какой-то Пуассон был чуть не повешен за злоупотребления.

— Это ее отец, — сказал Вольтер.

— И кто-то спас его в Гамбурге? — спросил Ришелье.

— Это Турншер.

— А потом кто-то еще выхлопотал ему прощение.

— Турншер!

— Тогда-то, — заметил аббат де Берни, — чтобы вознаградить его, дали ему поставку мяса в Дом инвалидов. Кто ему покровительствовал?

— Турншер, — ответил Вольтер.

— Турншер! Турншер! — повторил Креки со смехом. — Стало быть, он благодетель семейства Пуассон?

— Он так богат, что мог бы быть благодетелем всего человечества, — сказал Берни, — у него миллионов двадцать.

— Что он еще сделал для семейства Пуассон?

— Он от многого освободил Пуассона, — отвечал Вольтер, — от неприятностей, скуки, горестей и беспокойств отцовской любви, занимаясь его дочерью, хорошенькой Антуанеттой, воспитание которой взял на себя.

— И достиг полного успеха, — продолжал аббат, — потому что в восемнадцать лет мадемуазель Антуанетта была просто совершеннейшей девушкой!

— Это действительно образованная женщина, — сказал Ришелье.

— Мало того, — вскричал Вольтер, — это артистка, и артистка умная! Она превосходная музыкантша, она удивительно рисует и горячо, страстно, с несомненным увлечением любит интересный разговор, блестящее общество, охоту, удовольствия!

— Что я вам говорил, Креки? — воскликнул Ришелье. — Эта женщина — совершенство! Когда Турншер, ее крестный отец, представлял ее в свете и давал для нее праздник за праздником — помните, какой она имела успех?

— Оглушительный! В городе и при дворе говорили только о ней.

— Как она была хороша в день своей свадьбы!

— А как Норман был безобразен! — сказал Берни.

— Он такой же безобразный и теперь, — прибавил Вольтер.

— Да, но он был главным откупщиком, и брак свершился.

— Норман д’Этиоль — племянник Турншера? — спросил Креки.

— Да.

— Так что мадам д’Этиоль привязана к Турншеру всеми узами. Он ее крестный отец, ее дядя, ее благодетель…

— За что Пуассон ему глубоко признателен!