Габриель Ферри - Обитатель лесов Страница 42

Волнуемый такими мыслями, Кучильо вновь дал шпоры своему коню.

Между тем Кучильо настигала погоня, о которой он догадывался. Дон Эстеван, как мы уже знаем, выбрав себе в провожатые Педро Диаца, Ороче и Барайю, на которых более всего полагался, потихоньку удалился из лагеря золотоискателей. Что же касаемо остальных мексиканцев, то им были даны соответствующие приказания не покидать лагеря до возвращения предводителя.

Только Ороче и Барайя вместе с Диацем были посвящены в тайну предателя. Они сгорали нетерпением поскорее достигнуть долины и отрезать, таким образом, путь Кучильо. Однако в окружающей темноте невозможно было до рассвета различить беглеца.

Уже дон Эстеван намеревался вернуться назад в лагерь, как в эту минуту Педро Диац наклонился и поднял с земли какой-то предмет. То был маленький мешочек для табака, который тотчас был признан за собственность Кучильо.

Это обстоятельство дало повод предполагать, что Кучильо действительно находится здесь, и всадники немедленно пустились дальше по его следам.

Таким образом, названные нами выше лица сошлись к рассвету, сами того не подозревая, вместе в роковой долине. Божественное правосудие соединило их вместе в самой недоступной части пустыни, чтобы произвести над ними свой суд.

Глава XVIII

Четверо беглецов уже успели ступить на берег, к которому пристал их плот, когда индеец, посланный апахскими воинами к Черной Птице с предложением принять над ними главное начальство, открыл глаза.

Светало. Несколько часов отдыха было достаточно, чтобы вернуть свежие силы его утомленному телу, и индеец вновь был готов пуститься на новые подвиги.

Между тем Черная Птица оставался по-прежнему недвижен и при свете потухающего огня казался таким же мрачным и непреклонным, как и накануне.

— Птицы начинают восхвалять утро, — заговорил индеец, прибегая к искусственно цветистым оборотам речи, свойственным аборигенам и обитателям востока, — туман уже стыдливо бежит от багряных ножей солнца. Не принесла ли ночь Черной Птице какой-то мудрой мысли на пользу народа, который его терпеливо ожидает?

— Тому, кто не спит, ночь говорит многое, — отвечал индейский вождь. — Черная Птица всю ночь слышал стоны и вопли своих жертв; он прислушивался к вою голода в их чреве; он внимал всем голосам своего духа, но он не слышал просьб воинов своего народа.

— Хорошо, гонец передаст в точности слова, слышанные им теперь.

Собираясь удалиться, индеец начал было крепче стягивать ремень, служивший ему поясом, но Черная Птица попросил его помочь ему подняться на ноги.

Апах повиновался.

Приподнявшись не без труда на ноги и преодолевая боль, причиненную ему сильным колотьем в раздробленном плече, Черная Птица оперся на руку индейца.

— Посмотрим, что делают часовые, — произнес тихо он. С помощью индейца Черная Птица направился тихой, но довольно верной поступью к огням, которые еще горели вдоль берега.

Новые часовые сменили прежних, которые завернулись в бизоньи шкуры и храпели подле огней. Из всех воинов только один вождь не смыкал глаз. Новые часовые стояли на своих постах недвижно, как статуи. Первый часовой, которого начальник спросил о том, что случилось ночью, отвечал:

— Туман не тише, чем река; белые воины, которые избегли огня, не могли иначе спастись вплавь, как сделавшись немы и тихи, как рыбы под водою.

В этом же роде отвечали все прочие часовые.

— Хорошо! — произнес вождь, в глазах которого заблестела дикая радость.

Обернувшись к своему провожатому, он продолжал, указывая на перевязку, скрывавшую его рану:

— Мщение слишком громко говорит моему слуху, так что оно не может различать других голосов.

Индеец молча отвел Черную Птицу к костру, у которого тот сидел прежде. Несмотря на только что услышанное из уст военачальника подтверждение его прежнего решения, индеец не спешил удалиться. Его глаза, казалось, старались проникнуть сквозь густое облако тумана, висевшее над рекой.

Усилившийся к рассвету ветер по временам разгонял это облако, и каждую минуту надо было ожидать, что туман скоро вовсе рассеется. Между тем как внимательно ни вглядывался индеец вдаль, однако он не мог различить на реке острова, описание которого слышал от Черной Птицы. Вдруг в голове его промелькнула мысль, что бдительность часовых по каким-то необъяснимым причинам могла быть обманута. При этой мысли индеец едва скрыл свою радость.

— Я сказал, — произнес он, — что предприму обратный путь, только когда взойдет солнце.

Вскоре первые лучи рассвета стали обрисовываться отчетливее, и облака тумана заколыхались, подобно облакам пыли, вздымаемой стадом буйволов.

Палевые облака плыли над лазоревой поверхностью реки, и вдруг Черная Птица испустил страшный крик обманутого ожидания и ярости.

Островок совершенно исчез с поверхности реки; место, которое он еще накануне занимал в середине реки, было гладко, как зеркало, ни одна тростинка, ни одна зеленеющая травка, окружавшая его, не виднелись на реке.

— Рука злого духа простерлась над водой, — произнес индейский гонец, — он не захотел, чтобы белые собаки, его дети, встретили смерть от такого знаменитого военачальника, как Черная Птица.

Но последний уже не слышал изысканных выражений сожаления индейца, который, несомненно, был рад, что белые успели уйти. На этот раз краснокожий вождь поднялся сам на ноги, его глаза расширились, а лицо казалось необыкновенно бледным под татуировкой и густым слоем охры.

Черная Птица замахнулся томагавком на ближнего часового, но последний и не пошевелился: с вытянутою вперед шеей и приподнятой немного рукою часовой оставался недвижен, сохраняя положение человека, прислушивающегося к чему-то, как бы желая показать, что он не переставал караулить до последней минуты.

Еще один миг — и томагавк Черной Птицы обрушился бы на голову часового, но индейский гонец успел вовремя удержать руку раздраженного вождя.

— Чувства индейца имеют пределы, — заметил гонец, — он не может слышать роста травы, глаз его не может проникнуть за облака, покрывавшие реку, он не пренебрег никакими мерами предосторожности, но Великий дух не захотел, чтобы Черная Птица терял свое время на пролитие крови трех белых, тогда как он представляет ему случай пролить целые потоки этой крови.

И индеец указал при этом в ту сторону, где должен был находиться лагерь мексиканских авантюристов.

Ослабев от чрезмерного напряжения и бешенства, овладевшего им, Черная Птица не мог отвечать своему спутнику. Рана его вновь раскрылась, и кровь потекла опять сквозь перевязку. Он зашатался, колени его подогнулись, и гонец вынужден был помочь ему опуститься на траву.