Коре Холт - Тризна по женщине Страница 42

Утро было светлое, красивое, но прохладное, мы всю ночь пролежали, связанные, на земле, и мужество совсем покинуло нас. А хольмгардцы решили так: пусть один из нас зарубит остальных. Тем самым он сохранит свою жизнь. Один из них знал немного по-нашему и объяснил нам, чего от нас хотят.

Условия были тяжкие. Нас было десять человек: хозяин, трое его сыновей, зять, два родича, два работника и я. Я был единственный, кто мог зарубить остальных, чтобы спасти свою жизнь. Так оно и вышло.

Понимаешь мне хотелось жить. И ведь я их не любил, а это упрощало дело. Они плевали мне в лицо. Я стер их плевки. Только плетки хольмгардцев заставили упрямых шведов опуститься на колени. Шеи у них были крепкие, но и я был не слаб. До тех пор это дело было мне незнакомо. Я сразу стал мужчиной.

Хольмгардцы сдержали свое слово — сохранили мне жизнь — и вместе с тем нарушили его. Они отвели меня на торг и продали в рабство. Я понял, что им за меня дали хорошую цену. Купил меня один богатый бонд. Хозяйка у него была старая и безобразная. Для себя он держал молодых женщин. А я должен был тешить эту старуху. Слыхал ты когда-нибудь про такое? Думаешь, вру? Нет, это чистая правда. Понимаешь, я был красивый парень, а эта хозяйка еще была огонь-баба. Вот ей и захотелось тряхнуть стариной. А когда она увидела, на что я способен, она так и вцепилась в меня.

Но это шло вразрез с моими желаниями и моей целью. Мне нужно было только одно — свобода. Как-то вечером, когда хозяин напился и пошел спать к молодым, я, трезвый, лег с нею. Ночь была темная и дождливая. Я сделал свое дело, и она осталась довольна, а потом я вытащил нож, который припрятал в постели, и перерезал ей горло.

И ушел с усадьбы.

Жил в лесах, добрался до моря, встретил шведский корабль и снова попал в Уппсалу. Знаешь, у них там такая большая соколятня, какой, по-моему, нет ни в одной другой стране. Там я всему и обучился.

И вернулся сюда. Теперь я владел искусством укрощать птицу, был мастером своего дела, и все меня уважали. Подбросить птицу в воздух и заставить ее упасть на горло тому, кому ты захочешь — вот в чем заключается мое искусство.

Потом появилась Одни. Пойми, я в любой день мог заставить птицу разорвать ей горло. Она была совсем ребенком. И мы оба — Хеминг и я — знали: в тот день, когда она станет взрослой и сможет встретить мужчину, наши с ним пути скрестятся.

У нее была такая легкая походка. Она так тихо пела. Так горячо тосковала по своим родичам, оставшимся в Ирландии. Так чудно говорила на нашем языке. Мы с Хемингом ходили в баню, когда и она. Ей были чужды наши обычаи, она держалась застенчиво и красиво. Мы с Хемингом следили друг за другом.

Он — резчик по дереву, кузнец и знаток рун, я — соколятник и ястребник, оба мы мастера своего дела. И друзья. Словно сговорившись, мы скрывали, что думаем друг о друге.

По-моему Одни продолжала верить в своего бога, в того, которого почитали у нее дома. Хеминг не верил ни в каких богов. Поэтому она жалела и уважала за то, что он не преклоняется перед Одином. Я тоже не из тех, кто подолгу задерживается в капище, но считаю, что в какого-нибудь бога все-таки надо верить, больше-то у нас ничего нет! Ему разрешалось обливать ее теплой водой перед тем, как она входила в баню.

Мне — нет. Он прогонял меня. Мне было очень обидно. Почему мне нельзя смотреть на нее, даже если он собирался честно владеть ею до конца своих дней? Он просто хотел помучить меня.

Они бродили по полям. Вот этого я не понимал. О чем они говорят? Разве мужчина должен ходить с женщиной по полям? Я находил себе других. Пробовал Гюрд, но она не дала мне радости. У меня даже была жена, целый год, потом она умерла. Я велел Арлетте бросить ее в болото и больше не вспоминал о ней. А эти двое, взявшись за руки бродили по полям.

Между прочим, ты знаешь, что Арлетта, эта грязная тварь, любит меня? Смешно, правда?

И тогда мне пришло в голову все бросить и уехать в Ирландию. Получить у королевы разрешение преподнести птиц тамошнему королю — и уже не возвращаться.

Я надеялся — только об этом я молчал, — что за день до отплытия она придет ко мне и будет молить меня на коленях:

— Возьми меня в Ирландию! Я говорю на их языке! Я буду тебе полезной…

Но королева отказала мне. Со своей проницательностью она сразу поняла истинную причину моего желания поехать в Ирландию.

— Ты останешься здесь, — засмеялась она. — Люби себе Одни сколько хочешь, но не касайся ее. Вы с Хемингом будете всегда следить друг за другом. Это как раз то, что мне нужно.

Лишь из страха попасть в число тех, кто последует за королевой в курган, я поддержал Хеминга в его намерении убить королеву. Я не ожидал, что он посвятит в это и Лодина. Лодин был слабый человек. Хеминг сумел подчинить его. И их стало двое.

А теперь ходит слух, будто в ее честь я сожгу своих птиц. Хальвдан хорошо понимает, сколько эти птицы стоят в серебре, и не захочет терять их. На ночь я стал запирать свою дверь.

Только один человек в Усеберге понимает все… пока случалось жертвовать головой другого, чтобы спасти свою собственную.

Хеминг умен, он гораздо умнее меня.

Но я хитер, хитер и коварен.

Однако я не могу им простить: как они могли поверить, будто я готов сжечь своих птиц?

Я, гость из неведомого, и мой друг Хеминг стояли на вершине горы и смотрели вниз на Усеберг. Под нами на склоне лежали дома, их было около тридцати. Мы видели рабов на полях и коров на выгоне, трава была того сочного зеленого цвета, какой бывает только в теплую осень. Иногда через двор пробегала женщина с сосудом в руках. Играли дети, над крышами поднимался дым. Какой-то человек вышел из небольшого дома, где находилась опочивальня королевы.

Это был Хальвдан, викинг, ходивший на запад, сын королевы. Полдень давно миновал, и от ночного хмеля у Хальвдана не осталось и следа. Он, как обычно, выглядел немытым и нечесаным, но даже отсюда мы заметили, что у него словно гора с плеч свалилась. Он увидел нас. Махнул нам рукой.

Я поглядел на Хеминга — почему ему не понравилось, что Хальвдан махнул нам? Что случилось? Чему так радуется Хальвдан? Он снова поднял руку.

Опустил, опять поднял, как знак.

Что-то крикнул:

— Одного!.. Только одного! — долетел до нас его голос.

Хеминг взглянул на меня, в его глазах я прочел тревогу и надежду.

Мы стали спускаться к Усебергу.

Хеминг сидит перед королевой, ему уже все известно. Меховое одеяло соскользнуло с нее. Лишь полотняная рубашка прикрывает худое тело. От ног и до самой шеи она кажется мертвой, но голова живет. В глазах горит жизнь. И светится восторженная радость, которая может продлить ее существование еще на несколько дней. Хеминг пытается сохранять спокойствие.