Юрий Черняков - На безымянной высоте Страница 42

Капитан Рихард Кремер смотрел на эту сцену спонтанного насилия, переходящую в любовную возню, и постепенно им завладевало нечто вроде ревности.

Он вдруг представил, что сейчас, пока он здесь, на Восточном фронте, его милую Эльзу из юношеских снов точно так же бурно ласкает тот самый макаронник… И так же еще раньше приставал к его любимой девушке, уламывал, тащил в постель…

Он даже изменился в лице. Оно стало жестким, потемневшим. В прицел он теперь видел не только солдатскую гимнастерку любовника, но и его чернокудрую голову, за которой уже скрылась ее белокурая голова. Еще немного, и они оба скроются на дне окопа. И тогда он, Кремер, уже не сможет остановить насильника.

И вдруг, когда она уже изнемогла и ее руки обвились вокруг его шеи, он обвис, а ей в лицо брызнула кровь… Бедный Гиви стал оседать, повис на ее руках, и она вскрикнула, отпустив его, и он свалился, словно тряпичная кукла, лицом вниз на дно окопа. И она увидела входное пулевое отверстие в его затылке, вокруг которого выступило немного крови.

— Гиви, господи… Гиви!

И так ей стало его жаль, что она схватила винтовку, высунулась из своего окопа и стала искать немецкого капитана в прицел, но увидела лишь всколыхнувшуюся, но уже перестающую качаться ветку дуба. И еще расходящийся, почти незаметный пороховой дымок после выстрела.

— Ну сволочь… — сказала она и выстрелила туда наугад.

И снова все стихло. Светило солнце, пели птицы. Она всхлипнула от бессилия, провела ладонью по черным кудрям мертвого поклонника. Подняла его рассыпавшиеся цветы.

— Бедный, бедный Гиви!

— Оля, что случилось? — закричали ей из ближайшей траншеи передовой.

Оттуда поднялась стрельба в сторону дуба, чтобы прикрыть подползающих к ней разведчиков из роты лейтенанта Малютина.

Степан первым свалился в ее окоп. Он увидел ее растерянный вид, ее волосы, всегда аккуратные, теперь растрепанные и взлохмаченные, а также растерзанную гимнастерку, которую она под его взглядом торопливо принялась застегивать.

— Он сам! — говорила она, с ужасом глядя на мертвого Майсурадзе. — Я его не звала, он сам… Он сам ко мне пришел и стал приставать с объяснениями. Я не хотела, я отбивалась… Он сам…

— Так это ты его застрелила? — спросил Степан.

— Нет, это он, он… этот Кремер. — Она с трудом приходила в себя, начиная соображать, что говорит, и указала им в сторону немецких позиций. — Он оттуда все видел… Как Гиви ко мне приставал, лез обниматься… И как я отбивалась… И тогда он выстрелил. И убил его. Я потом стреляла в него, но там уже никого не было…

И заплакала, припав к груди Степана.

— Ладно, пойдем отсюда, а Майсурадзе ночью заберем, — сказал Степан, погладив ее по голове, потом отстранив.

— Вы мне не верите? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Почему, верим… — неопределенно сказал Степан.

— Верим, верим, — сказал подползший к ее окопчику Коля Малахов. — Все мы видели, как он к тебе лез. Чего смотрите? Я свидетелем пойду, если надо!

— Тебя только здесь не хватало, — хмыкнул Степан. — Не надо никаких свидетелей. И так все видно: судя по входному отверстию, это была винтовочная пуля, но выстрел не в упор, а с большого расстояния…

Он говорил, осматривая остывающий труп Майсурадзе.

— Жаль, хороший был парень… Хоть и штабист, но на передовую всегда рвался. Неловко ему перед нами было… А вот твою позицию, дочка, придется снова поменять, раз уж немец ее раскрыл. Ладно, найдем тебе что-нибудь получше, отроем в другом месте, подальше отсюда. А сейчас пойдем, дочка, к нашему лейтенанту, все ему расскажешь. Ты только ползи строго за мной, хоронись как следует и смотри, чтобы веточка не колыхнулась… Хотя он же мог тебя застрелить, но не стал… А убил почему-то сержанта. — Степан недоуменно поскреб в голове, глядя на Малахова. — Коля, ты чего-нибудь понимаешь?

— Ха! А чего тут понимать? — хмыкнул Малахов. — Даже фашист возмутился, видя, как он внаглую к Оле пристает! А то вы не видели! А то вы не знаете, как он к ней лез со своими стишками да букетиками.

— Как тебе не стыдно говорить такое про мертвого, — всхлипнула Оля. — Он все же человек был, совсем молодой, жить хотел…

— Знаю я, чего он хотел, — пробормотал Малахов. — И чего добивался, тоже знаю… Ну так на то война. Ей по фигу, чего мы хотим и для чего живем.

— Идем, дочка, — повторил Степан. — Сначала ты, я следом. Прикрою тебя, а то мало ли… Лейтенант Малютин тебе все объяснит. Как потом рассказать все нашему особисту, если ему моча в голову стукнет, и как не попасть под трибунал.

Лейтенант Малютин внимательно слушал Олю Позднееву. В блиндаже они были одни. Разведчики, доставившие сюда чемпионку по стрельбе, сразу вылезли наружу.

— Товарищ лейтенант, ну поверьте, я его к себе не звала, — говорила она. Она до сих пор была растеряна, а волосы и одежда по-прежнему сохраняли беспорядок. — Он сам ко мне в секрет приполз, с цветами… Представляете?

— Понятно. Он был пьян?

— Вы мне верите? — Она подняла на него глаза, наполнившиеся слезами.

Малютин не ответил. Он по-прежнему ходил, раздумывая, по блиндажу. Взял тетрадку, испачканную кровью, с которой приходил Майсурадзе. Перелистал.

— Верю, не верю… Сейчас имеет значение лишь то, что немецкий снайпер до сих пор убивал наших офицеров. Гиви Майсурадзе — сержант… И снайпер не мог этого не видеть. Кстати, Гиви был неплохой поэт… Вот здесь, кстати, стихи — вам посвящены, по-моему. — Он протянул ей тетрадку. — Посвящается О. К. И дата. Как раз на другой день, когда вы прибыли в нашу часть.

— Да, он хотел их мне прочитать, — кивнула она. — Но только… не он мне нравился, если честно, понимаете? А он ничего даже слышать не хотел. И полез… с руками. Я уже не знала, как его остановить или образумить… Вы мне все равно не верите, да? — снова спросила она, подняв на него покрасневшие от слез глаза.

— Да нет, почему… Как раз вам я верю. У вас в полку репутация такая… Неприступная вы, как про вас говорят. Хотя многим, я знаю, вы нравитесь. Например, Коле Малахову. Он даже не думает это скрывать.

— Неприступная, значит, — усмехнулась она. — А вам? Вам я тоже кажусь неприступной?

— Ну это наши молодые офицеры так говорят про вас, что вы всегда очень заняты, когда они вас просят поговорить, прогуляться…

— Я всегда занята для одних, потому что всегда свободна для других! — перебила она с неожиданной горячностью, отчего он посмотрел на нее с некоторым удивлением. — И вы прекрасно знаете, для кого именно… А вот ваша Катя какая? Всегда для вас свободна? Как у вас с ней?