Александр Дюма - Изабелла Баварская Страница 43

Эти планы будоражили отважных и воинственных французских рыцарей; они принимали их с восторгом и дни свои проводили в беззаботном веселье, что было проявлением не столько самоуверенности, сколько наивного, добродушного доверия, которое они питали к знати и военачальникам. Между тем все должно было произойти не так, как предполагалось.

Баязет затаился и, казалось, ничего не предпринимал, чем вводил рыцарей в заблуждение; на самом-то деле он все лето собирал армию. Она состояла из солдат разных стран, к нему шли даже из самых отдаленных районов Персии — он был щедр на посулы. И едва его армия обрела достаточную мощь, как он выступил в поход, пересек Дарданеллы, используя потайные пути; некоторое время провел в Андрианополе, чтобы сделать смотр своему войску; направился к осажденному городу и остановился от него в нескольких лье. Он отрядил одного из своих наиболее отважных и преданных воинов — Урнус-Бека — осмотреть местность и снестись, насколько это оказалось бы возможным, с Доган-Беком, правителем Никополя; но лазутчик вернулся ни с чем, ибо, по его словам, неисчислимое войско христиан охраняло все лазейки, через которые можно было бы проникнуть к осажденным. Баязет презрительно усмехнулся; с наступлением ночи он приказал, чтобы ему привели самого быстрого коня, вскочил на него и, легкий, бесшумный, промчался через уснувший лагерь противника, взлетел на вершину холма, возвышавшегося против Никополя, и крикнул оттуда громоподобным голосом:

— Доган-Бек!

Тот, кто по воле благосклонной на этот раз судьбы оказался на крепостном валу, узнал окликавший его голос и отозвался. Тогда суданец на турецком языке спросил Доган-Бека, в каком состоянии город, достаточно ли съестных припасов и фуража. Доган, пожелав Баязету долгой жизни и процветания, ответил так:

— Благодарение Магомету, двери и стены города надежны и хорошо защищены, солдаты, как видят твои священные глаза, бодрствуют днем и ночью, а продовольствия и фуража достаточно.

Узнав, таким образом, все, что ему было нужно, Баязет спустился с холма, тем более, что де Хелли, командовавший ночным патрулем, услышав вопрошавший голос, дал сигнал тревоги, а сам устремился к холму. Внезапно его взору предстал словно бы какой-то призрак, оседлавший коня; легкий, как ветер, он пролетел, едва касаясь земли. Де Хелли со своим отрядом бросился вдогонку, но хоть и слыл одним из лучших наездников, не только не догнал беглеца, но даже не увидел пыли, взметнувшейся из-под копыт царственного коня. Баязет в какой-нибудь час проскакал восемь лье и, ворвавшись в самую гущу своего воинства, издал клич, от которого проснулись люди и тревожно заржали лошади, — он хотел воспользоваться остатком ночи, чтобы как можно ближе подойти к армии христиан. Он тотчас же выступил в поход, а когда настал день, дал приказ к бою. Будучи человеком опытным, отдававшим должное мужеству крестоносцев, он бросил вперед восемь тысяч турок, примерно на расстоянии лье за ними в форме буквы «V» следовала остальная часть армии, сам же Баязет находился в глубине этого клина; двум флангам этой армии он приказал окружить неприятеля, как только авангард повернет вспять, обратившись в притворное бегство. Авангард и эти два крыла в общей сложности составляли около ста восьмидесяти тысяч человек.

Христианские воины в это время предавались всевозможным увеселениям, не подозревая, что на них движется армия, неисчислимая, как песок, все сметающая на своем пути, словно самум; их лагерь превратился в настоящий город, где одна другой спешили навстречу все приятности жизни. Парусина палаток простых рыцарей была заткана золотом, все старались не отстать от новейших мод во Франции и даже выдумывали их сами, но от недостатка воображения вытаскивали на свет Божий старые. Завиток стремени увеличили так, что нога не могла свободно пройти в стремя; а некоторые додумались до того, что пристегнули стремя к колену золотой цепью. Такая неумеренность и расслабление духа приводили в изумление иноземцев; было непостижимо, что эти сеньоры, соединившие мечи ради защиты своей веры, сами давали неверным повод для презрения; что рыцари, столь отважные в бою, превратились в бездеятельных ничтожеств; что одни и те же люди могли носить и легкие одежды, и тяжелые доспехи.

Дело происходило 28 сентября — в канун праздника Михаила Архангела. В десять часов утра все французы знатного происхождения собрались в палатке графа Неверского — он давал большой обед. Было выпито много вин Венгрии и Архипелага. Молодежь, радостная, говорливая, строила прекрасные прожекты, расшивая золотом свое будущее. И только Жак де Хелли был удручен и сумрачен; над его молчаливостью смеялись; он не останавливал насмешников, давал излиться безрассудству молодости; но вот он поднял чело, потемневшее под солнцем Востока, и промолвил:

— Сеньоры, смеяться и веселиться хорошо. Но пока вы спали, я бодрствовал, и вы не видели и не слышали того, что видел и слышал я: этой ночью, когда я осматривал лагерь, мне вдруг явилось чудо небесное, я услышал человеческий голос, и в страхе подумал: земля и небо не предвещают нам ничего хорошего.

Рыцари веселились, зубоскалили по поводу отсутствия Молниеносного, некоторые уверяли даже, что неверный пес не осмелится напасть на христианских рыцарей.

— Король Базаак[20] — неверный, все так, — отвечал де Хелли, — но этот первый среди неверных человек полон искренней преданности своей неправой вере, он следует заветам своего лжепророка столь же неукоснительно, сколь мало рвения в нас, что служат Богу истинному. В храбрости его не усомнится тот, кто видел его в бою, как я. Вы зовете его, не щадя горла, — ну что ж, он и придет, если уже не пришел.

— Мессир Жак, — сказал, поднимаясь со стула, граф Неверский; одной рукой он — то ли из дружеского расположения, то ли из боязни не устоять на ногах — опирался на плечо маршала де Бусико. — Вы уже немолоды — это ваша беда; вы невеселы — это порок, но вы хотите и нас заставить горевать, а это — преступление. Однако вы многоопытный и бесстрашный рыцарь, скажите нам, что вы видели и слышали. Я возглавляю священный поход и желаю услышать ваш доклад. — Затем, взяв свой стакан и обращаясь к виночерпию, граф сказал: — Налейте нам кипрского вина; коль уж это последнее, так пусть будет доброе. — И, подняв кубок, провозгласил: — Во славу Господа Бога и за здоровье короля Карла!

Все поднялись, осушили свои кубки и сели каждый на свое место. Один только Жак де Хелли остался стоять.

— Мы слушаем, — произнес граф Неверский, поставив локти на спинку стула и упершись подбородком в крепко сжатые кулаки.