Бернард Корнуэлл - Смерть королей Страница 45

Эдвард поднял меня на ноги и обнял.

— Спасибо, — прошептал он. Это было в среду, день Одина, в октябре, десятом месяце года 899.

Следующий день принадлежал Тору. Дождь безостановочно лил из огромных туч, пролетающих через Винтанкестер.

— Сами небеса рыдают, — сказал мне Беокка. Он и сам плакал. — Король попросил совершить последние обряды, и я это сделал, но мои руки тряслись.

Оказалось, что последние обряды над Алфредом были совершены с интервалами несколько раз в день, чтобы конец его был спокойным, священники и епископы соперничали друг с другом за честь совершить над королем обряд помазания и вложить кусок сухого хлеба между его губ.

— Епископ Ассер был готов совершить последнее причастие, — сказал Беокка, — но Альфред попросил об этом меня.

— Он любит тебя, — отозвался я, — и ты хорошо ему послужил.

— Я служил Господу и королю, — сказал Беокка, а потом я провел его к месту около очага в большом зале «Двух журавлей». — Он поел немного творога сегодня утром, — убедительно сказал Беокка, — но не очень много. Две ложки.

— Он не хочет есть, — сказал я.

— Он должен, — заявил Беокка. Бедняга Беокка. Он был священником моего отца и его служащим, а также моим учителем в детстве, хотя и покинул Беббанбург, когда мой дядя захватил власть.

Он был низкого происхождения и немощным с рождения, с трогательным косоглазием и уродливым носом, параличом левой руки и косолапостью. Мой дед заметил сметливость мальчика и отправил его учиться к монахам в Линдисфарену, Беокка стал священником и затем, после предательства моего дяди, изгнанником.

Его ум и набожность привлекли Альфреда, которому с тех пор служил Беокка. Сейчас он был стар, почти столь же стар, как и король, и его всклокоченные рыжие волосы стали седыми, спина согнулась, но у него все еще был острый ум и сильная воля.

У него также была датская жена, настоящая красавица, сестра моего дорогого друга Рагнара.

— Как поживает Тайра? — спросил я его.

— Хорошо, хвала Господу, и мальчики тоже! Господь нас благословил!

— Ты будешь благословлен и мертв, если продолжишь настаивать на том, чтобы выйти на улицу в такой дождь, — сказал я. — Нет такого дурака, как старый дурак.

Он хихикнул в ответ, потом слабо запротестовал, когда я настоял на том, чтобы забрать его промокший плащ и накинуть ему на плечи сухой.

— Король просил навестить тебя.

— В таком случае королю следовало попросить меня навестить тебя, — сказал я.

— Такая мокротень! — отозвался Беокка. — Я ни разу не видел такого дождя с того года, когда умер архиепископ Этельред. Король не знает, что идет дождь. Бедняга. Он борется с болью. Это не продлится долго.

— И он прислал тебя, — напомнил я.

— Он попросил тебя об услуге, — сказал Беокка с ноткой былой суровости.

— Продолжай.

— Фагранфорда — отличное владение, — сказал Беокка, — король был щедр.

— И я был щедр к нему.

Беокка махнул своей искореженной левой рукой, как будто отвергая это мое замечание.

— Сейчас в этих владениях находятся четыре церкви и монастырь, — продолжал он решительно, — и король просит твоих гарантий, что ты будешь их поддерживать в должном состоянии, как того требуют их хартии и твой долг.

В ответ я улыбнулся.

— А если я откажусь?

— Пожалуйста, Утред, — устало промолвил он. — Я всю жизнь с тобой боролся!

— Я велю управляющему сделать все необходимое, — уверил его я.

Он посмотрел на меня своим здоровым глазом, как будто оценивая мою искренность, и, как показалось, был удовлетворен увиденным.

— Король будет благодарен.

— Я думал, что он попросит меня покинуть Этельфлед, — сказал я дерзко. Было всего несколько людей, с которыми я мог разговаривать об Этельфлед, но Беокка, который знал меня еще подростком, был одним из них.

Он пожал плечами.

— Прелюбодеяние — тяжкий грех, — сказал он, однако без особой страсти.

— А также преступление, — ответил я весело. — Ты сказал об этом Эдварду?

Он вздрогнул.

— Это была юношеская глупость, и Бог наказал девушку. Она умерла.

— Твой бог так добр, — заметил я язвительно, — но почему он не решил заодно убить ее королевских бастардов?

— Их забрали, — ответил он.

— Вместе с Этельфлед.

Он кивнул.

— Они не дают ей с тобой увидеться, ты знаешь это?

— Я знаю.

— Ее заперли в Святом Хедде, — сказал он.

— Я нашел ключ.

— Господь хранит нас от порока, — сказа Беокка, перекрестившись.

— Этельфлед любят в Мерсии, — отозвался я, — а ее мужа — нет.

— Об этом известно, — сказал он отстраненно.

— Когда Эдвард станет королем, он посмотрит в сторону Мерсии.

— Посмотрит в сторону Мерсии?

— Датчане придут, отец, — сказал я, — и начнут они с Мерсии. Ты хочешь, чтобы лорды Мерсии сражались за Уэссекс? Ты хочешь, чтобы народ Мерсии сражался за Уэссекс? Единственный человек, который может их на это вдохновить, это Этельфлед.

— Ты можешь это сделать, — сказал он преданно.

Я придал этому заявлению ровно то значение, которое оно заслуживало.

— Мы с тобой из Нортумбрии, отец. Они считают нас варварами, которые едят своих детей на завтрак. Но они любят Этельфлед.

— Я знаю.

— Так что позволь ей быть грешницей, отец, если это обезопасит Уэссекс.

— И я должен сказать это королю?

Я засмеялся.

— Ты должен сказать это Эдварду. И скажи ему еще вот что. Скажи ему, что нужно убить Этельволда. Никакой жалости, никаких семейных чувств, никакого христианского прощения. Просто прикажи мне, и он мертв.

Беокка покачал головой.

— Этельволд — глупец, — точно определил он, — и большую часть времени он еще и пьян. Он заигрывает с датчанами, мы не можем этого отрицать, но он признался королю во всех грехах и был прощен.

— Прощен?

— Вчера вечером, — сказал Беокка, — он проливал слезы у королевского ложа и поклялся в преданности его наследнику.

Я рассмеялся. На мое предупреждение Альфред ответил тем, что вызвал Этельволда и поверил лжи этого глупца.

— Этельволд попытается захватить трон, — произнес я.

— Он поклялся этого не делать, — убедительно сказал Беокка, — поклялся на пере Ноя и на перчатке святого Седда.

Это перо, как считали, принадлежало голубю, которого Ной выпустил с ковчега в те дни, когда шел такой же сильный дождь, как и тот ливень, что барабанил сейчас по крыше «Двух журавлей».

Перо и перчатка святого были самыми ценными реликвиями Альфреда, и он, без сомнения, поверил бы любой клятве, произнесенной в их присутствии.