Владимир Малик - Фирман султана Страница 45

Серко стоял на своей чайке, окидывая взглядом все устье Корабельной, где завязался бой. Турецкие корабли остановились, нарушили строй. На них заметались, закричали янычары, усиливая пушечный огонь.

— Кидайте огненные трубки! Ошарашьте пёсьи морды! — крикнул Серко, видя, что ещё одна чайка перевернулась от попавшего в неё ядра и пошла на дно.

На каждой чайке было по две начинённых порохом трубки, изготовленных в мастерских Сечи. Это было великолепное изобретение запорожцев. С одной стороны трубку наглухо заклёпывали, а с другой оставляли открытой. Сюда засыпали порох, вставляли пропитанный селитрой фитиль. Трубку заряжали в гакивницу вместо ядра. Небольшой заряд пороха выталкивал трубку из ствола пушки и одновременно поджигал фитиль. От фитиля загорался порох в самой трубке, мчал её к цели, где она разрывалась со страшным грохотом и разбрасывала палящий огонь…

Услышав приказ кошевого, Звенигора вставил трубку в жерло пушки, насыпал в запал пороха и поднёс факел. Огненная трубка прочертила в сизом дыму сражения яркий след и взорвалась в снастях головного вражеского корабля. Сноп огня ослепил глаза… Турки дико закричали и бросились тушить пожар.

Чайка скользнула боком о борт корабля.

— Кидай крюки! — крикнул Звенигора.

Вверх полетели тяжёлые железные крючья с острыми лапами. Повисли крепкие верёвочные лестницы. Над бортом блеснули кривые турецкие сабли. Некоторые из них успели перерубить две-три лестницы, но с чайки прогремел залп казацких мушкетов, и несколько янычар с криками бултыхнулись в воду.

— На приступ! На приступ!

Арсен ухватился за перекладину, подёргал: крепко ли зацепился крюк за обшивку корабля? Крепко! Теперь саблю в зубы, пистолет в правую руку — и быстро полез вверх. Перекинул ногу через борт… На него налетел янычар, занёс саблю над головой. Арсен выстрелил в упор. Турок без крика свалился навзничь. Арсен перешагнул через него и саблей отбил нападение приземистого толстого турка.

А за ним уже взбирались Метелица, Спыхальский, Секач, Пивень. На палубе завязался короткий, но жестокий бой. Замолкли пистолеты и мушкеты. Рубились саблями и ятаганами.

— Бейте их, иродов, хлопцы! — гремел Метелица, перекрывая своим могучим голосом шум и крики. — Не щадите проклятых! Они нашего брата не милуют!

Его сабля не знала усталости. Вместе с Секачом и Товкачом он теснил янычар к корме и там сбрасывал в воду. Возле него вертелся Шевчик, жаля, как шершень, тех, кто увёртывался от ударов Метелицы.

Арсен дрался молча. Зато Спыхальский, идя рядом, не умолкал.

— А, холера ясна, получай гостинец от меня, басурман! — приговаривал он, опуская на голову янычара длинную саблю. — Згинь до дзябла!

Его зычный голос, как и голос Метелицы, наводил ужас на врагов.

— Налетай, проше пана! — гремел он на всю палубу. — Попотчую полной чаркой!

— Пан Мартын, — крикнул Звенигора, — смотри, что за птица перед нами! Сам паша! Надо живым взять!

В толпе янычар, отбивающихся от казаков, выделялась белоснежная чалма паши.

— А, гром на его голову! — загудел Спыхальский. — Вот это, проше пана, встреча! — И крикнул через головы турок: — Эй, паша, сдавайся!

Высокий, худой паша поднял глаза, зловещая улыбка легла на его сухое коричневое лицо. Седая козлиная борода задрожала, словно её кто дёргал снизу.

— Сдавайся, паша! — крикнул и Арсен.

Паша зло взглянул на казака и выхватил из-за пояса пистолет.

— Мартын, берегись! — крикнул Арсен.

Но было поздно. Прогремел выстрел. Спыхальский вскрикнул и выпустил саблю из рук. Пуля попала в грудь.

— Ох, пся крев!.. — Он согнулся, зажал рану ладонями и начал медленно оседать на залитую кровью палубу.

Заметив, что между пальцами товарища обильно сочится кровь, Арсен подхватил Спыхальского, придерживая, чтобы не упал под ноги разъярённых бойцов.

— Братья, кончайте их! — крикнул казакам. — Пашу живьём брать!

— Друже, оставь… Это смерть моя… — простонал пан Мартын. — Эх, пся крев! Не доведётся ещё раз повидать свою Польску… отчизну любу!

Арсен подтащил его к борту, передал казакам, что оставались в резерве на чайке. Сердце Арсена содрогнулось от гнева и жалости. Не брать пашу в плен! Отомстить за пана Мартына!

Но бой уже закончился. Всюду лежали убитые и раненые. Паша стоял у стены надстройки, скрестив на груди руки. По его морщинистым щекам катились слезы.

Казаки вокруг него никак не могли отдышаться, вытирали вспотевшие лбы.

Звенигора поднял саблю:

— Старый пёс! Нет тебе моей пощады!

Казаки перехватили его:

— Опомнись, Арсен! Ты же сам приказал взять его живьём!.. И безоружный он…

Арсен понурил голову. Слезы душили, не давали дышать. С усилием выдавил жгучие слова:

— Пана Мартына… убил он, собака!.. Эх! — Не сдержавшись, ударил пашу наотмашь по лицу: — Негодяй!

Тот зло блеснул глазами.

— Я воин! Ты можешь убить меня, гяур, но оскорблять не смей! Я честно сражался!

Арсен отошёл.

Бой на Днепре затихал. Несколько фелюг горело. Дым сизым туманом стлался над водою, выжимая слезы из глаз. Слышались радостные выкрики запорожцев, одиночные выстрелы на тех кораблях, где ещё сопротивлялись турки.

…Перед вечером огромная флотилия, состоящая из двух сотен казацких чаек и почти сотни турецких сандалов и фелюг, нагруженных хлебом, порохом, ядрами и другими припасами, медленно тронулась из устья Корабельной речки и поплыла вверх по Днепру.

Скрипят уключины, шумят весла, плещется за бортом тёплая вода. Над рекою стоит густой запах луговых трав, водорослей и серебристо-курчавого ивняка.

Спыхальский лежит на белых турецких простынях. Над ним склонился Шевчик и шепчет беззубым ртом:

— Мати божья, царица небесная, помоги казаку и заступись за него! Останови кровь, затяни рану живою плотью, дай сердцу силы, чтоб казацкое тело больше не болело, чтоб душа мужала, рука саблю держала, ноги по земле ходили, очи на белый свет глядели!.. А ты, лихоманка-поганка, белого тела не ломи! Лети себе на луга, на широкие берега, в непролазные чащи-нетрища[40], глубокие вертепища[41], где Марище[42] бродит, смерть колобродит, в омуте утопись, тиною затянись, — тьфу, сгинь, пропади, прах тебя забери!

Шевчик сплюнул через борт и рукавом вытер рот.

Пока он говорил, Метелица с пренебрежением смотрел на своего старого побратима. Потом решительно отстранил его рукой:

— Твои дурницы ни к чему. Дай-ка я его полечу! По-своему!

Он снова достал из бездонного кармана бутылку, налил из неё в рог, заменявший ему в походе кружку, горилки, насыпал пороха, размешал все это стволом пистолета и подал пану Мартыну: