Роберт Паль - И на земле и над землей Страница 45

И еще была одна причина такого нетерпения Ягилы. Уходя из Сурожа, он поклялся над могилами предков, что русичи обязательно вернутся на оставленные земли. Те поверили и ждут, и ему не хочется, чтобы ожидание их было слишком долгим, чтобы они сочли его неверным легкословным человеком.

И опять же: вернуть себе отцовскую Сурожскую Русь невозможно, пока существует Каганат. Круг замкнулся. Где тот вещий Коваль, что скует им меч, способный разрубить этот круг?

И чья рука поднимет его?

Глава двадцать первая

Вот и в Брюсселе возник Русский клуб!

Впрочем, где только они тогда не возникали! После революций и гражданской войны за границами бывшей Российской империи оказалась масса образованных, культурных, деятельных русских людей, в основном еще молодых и чаще всего — военных.

Проиграв кровавое противостояние на родине, они не переставали любить ее и жили принесенными с собой русскими страстями. В свой окончательный проигрыш и пожизненную эмиграцию верить не хотелось. На что-то надеялись, чего-то ожидали. Особенно на первых порах.

Выплеснутая в мир горячая русская масса, молясь и кровоточа, пульсировала на всю планету. Не привыкшие к одиночеству, и потому боясь его, люди двигались из страны в страну, с континента на континент — на зов родной души, на призыв соотечественников, братьев по борьбе, однополчан.

Китай, Австралия, страны Европы и Америки — куда и откуда только не шли их беспокойные письма. А когда поняли, что надежд на скорое возвращение нет, с той же активностью принялись создавать музеи своих дивизий, полков, казачьих братств, русские клубы, газеты и журналы. Это были центры, вокруг которых они объединялись, где могли чувствовать себя среди своих, обсуждать свое положение, помогать друг другу.

Вот и в брюссельский Русский клуб потянулись люди — и в военной форме, при всех своих наградах, и уже в штатском, но непременно подтянутые, стройные, точные в движениях, лаконично-корректные в общении — люди одной касты, военная косточка. Даже женщины их были такими же собранными и стройными. Даже дети.

Узнав о клубе, пришел и Изенбек. Достойного гражданского костюма у него еще не было, явился в далеко уже не блестящем, однако вполне еще добротном и солидном военном мундире. Артиллерийского полковника встретили по-русски радушно, провели в музейный уголок, предложили оставить в нем что-нибудь и о своем Марковском дивизионе, а потом посидели за самоваром, попели любимые русские песни и стали расходиться по домам.

Попутчиком его оказался моложавый, светлый типично русский интеллигент с совершенно не военной фамилией — Миролюбов. Дорогой разговорились.

— Вас, Юрий Петрович, война, по-видимому, обошла стороной. Не так? — спросил полковник.

— Совершенно не так! А почему, позвольте узнать, вы так решили?

— Да уж больно фамилия у вас не боевая, — слегка смутился Изенбек. — И где служить довелось?

— В армии Антона Ивановича Деникина.

— В какой? Ведь под его началом были и Добровольческая, и две казачьи, и Туркестанская армии…

— В Добровольческой.

— Очень приятно. И я тоже.

На этом их знакомство пока и закончилось. Но со временем они сблизились. Федор Артурович Изенбек хотя и работал здесь фабричным художником по росписи тканей (чем только не занимались русские эмигранты!), однако давно интересовался историей, в молодости даже участвовал в археологических экспедициях.

Юрий Петрович тоже любил старину, был неплохим этнографом, собирал русский фольклор, находя в нем что-то древнее, сакральное. В разное время активно печатался, многие считали его писателем, но в Брюсселе он зарабатывал себе на хлеб трудом… лаборанта на химическом предприятии.

Узнав о пристрастии друга к древностям, Изенбек после одной из встреч в Русском клубе пригласил его к себе на квартиру, пообещав показать что-то любопытное.

Думаю, вам это будет интересно. Впрочем, кто его знает…

— Новая картина? На историческую тему?

— Нет, что вы! Но… пусть будет сюрпризом.

Федор Артурович жил одиноко, поэтому позволил себе снять аж две комнаты в большом доме. В одной жил, в другой, претенциозно названной «Художественное ателье», работал над проектами росписей, писал любительские этюды и картины. Туда он и ввел своего гостя.

Сюрприз оказался валявшимся на полу грубым мешком, завязанным у самой горловины крепкой тесемкой.

— Вот. Полюбопытствуйте…

Заинтригованный Миролюбов развязал мешок, извлек из него одну дощечку, вторую…

— Это и есть ваш сюрприз? Или где-то там, под этими дровами?

— Хм, дровами… А вы, голубчик, возьмите пока одну дощечку и присаживайтесь к столу, тут светло.

— Одну?

— Одну. Ее вам надолго хватит.

Взял, сел, придвинул поближе настольную лампу, вгляделся.

— Да этой доске… знаете сколько лет?

— Нет, не знаю, — развел руками Федор Артурович. — Очень сухие, значит, старые. Но вы посмотрите внимательнее. Я смотрел, кое о чем догадался, но ничего не понял.

— Здесь… есть линейки. И… под ними[49] что-то… процарапано…

И вдруг Юрий Петрович заторопился, заволновался.

— Увеличительное стекло у вас найдется? И листок бумаги.

Стекло нашлось, появилась и бумага с карандашом.

— Ну вот, — сказал удовлетворенно хозяин, — вы пока знакомьтесь, а я пойду что-нибудь к ужину изобрету…

Несколько раз этот ужин пришлось разогревать, потому что Миролюбов никак не мог оторваться от заинтересовавшей его дощечки. Под конец попросил разрешить ему «посидеть» над ней еще пару деньков дома.

— А вот этого не могу, — задумчиво покачал головой Изенбек. — Я их, вот эти дощечки (их в мешке еще много!) нашел случайно, можно сказать, на краю их гибели. Еще в России. И едва не потерял, когда наша армия развалилась и мой вестовой с этим мешком пропал. Когда в Феодосии мы уже грузились на пароход, он разыскал меня и вот… принес. Хороший солдат был. Так что, извините, не могу: а вдруг что опять…

— Как же тогда быть?

— Если считаете, что стоит ими заниматься, приходите, изучайте. Но чтобы выносить из ателье… И, пожалуйста, о них пока будем знать только мы с вами.

Так началась работа Юрия Петровича Миролюбова с этим необычным посланием из прошлого. Из далекого прошлого! По некоторым словам, которые ему удалось прочесть и понять, он сделал вывод, что имеет дело с древним русским языком, гораздо более древним, чем самые старые русские летописи. К тому же летописи писались монахами на старославянском (вернее — церковнославянском) языке, который еще можно понять, а это…