Коре Холт - Тризна по женщине Страница 46

— А что за беда, если он первый раз промажет?

— Ну как же, ведь он спит с ней. Вот и жалеет, хочет, чтобы ей было полегче.

— Надо рассказать об этом Одни.

— О чем?

— Да о том, что он упражняется.

— Хе-хе, ты жесток.

— Пошли, найдем ее.

Они вываливаются во двор, все пьяны, и все перемешались друг с другом

— воины, рабы, мужчины, съехавшиеся со всех сторон, бонды с соседних усадеб, бродяга, отделавшийся со своей чахлой дочки.

— Вот она идет! Одни!

— Одни, послушай…

Подбегает Гюрд.

— Одни, королева велит…

— Она меня зовет?

— По-моему, она хочет что-то сказать тебе.

— Хе-хе, — раздается мужской голос. — Королева уже все знает. Она хочет сама рассказать Одни, что Хеминг нашел собаку и упражнялся на ней.

Одни уходит.

К ночи становится холодней, и мужчины снова возвращаются к пиву. Хельга и Карл, гостеприимные брат и сестра из Клуппа, приходят

однажды в Усеберг. Вместе с ними и Эрлинг с сетера, тот, что стриг нас с

Хемингом, когда мы ходили в Фоссан. Хельга принесла с собой хлеб. Эрлинг

предлагает причесать Одни. Они хотят порадовать ее, до них тоже дошел слух

о том, что ее ожидает. Хеминг приходит с Одни. Они разводят за овчарней

костер. Там же Эрлинг моет Одни волосы и подстригает их, а потом долго-долго расчесывает, у него нежные руки и добрая душа. Одни сидит и дремлет, ей приятно. В руке у нее недоеденный кусок хлеба.

Потом трое гостей благодарят за вечер и уходят.

Одни и Хеминг провожают их, они идут, взявшись за руки.

Вот они пожимают гостям руки и желают им счастливого пути.

Теперь у Одни легче на сердце.

Чистые волосы красиво падают ей на спину.

Они возвращаются в Усеберг.

В эти дни в Усеберге старый Эйнриде заканчивает сани, которые королева возьмет с собой в курган. Они уже почти готовы. Эйнриде щурится — с годами зрение стало слабеть, — точит стальной резец и последний раз проходится им по саням. Эйнриде одновременно и счастлив и встревожен. Кто знает, будет ли нужен в Усеберге резчик по дереву после смерти королевы. На Хальвдана рассчитывать не приходится. Да и все его родичи, похоже, думают больше о серебре и сельди, чем о красоте, услаждающей сердце. Старый Эйнриде нашел свое место здесь, в Усеберге. Здесь он сумел достичь великого мастерства, сама королева часто приходила к нему. Они вместе стояли, склонившись над его резьбой, он объяснял, и она все понимала. И Эйнриде случалось видеть, как ее глаза загораются черным огнем, но он не боялся этого огня. Разве и он не отправится в последний путь, когда придет его время? Для него великая честь, что его резьбу жертвуют богам, что в гибели она обретает жизнь.

Он был уверен в этом. И не понимал своего друга Хеминга. В эти дни Хеминг, не находя себе места, заглядывал к нему, и Эйнриде пытался завести с ним разговор, как в былые времена, когда они могли спорить ночи напролет. Надо ли отдавать Одину то, что создано человеком, или люди должны сами владеть своей собственностью? Они никогда не приходили к согласию. Но всегда были друзьями. Они точили мысль о мысль, как нож о нож. Между ними не было сказано ни одного обидного слова. Ни тогда, ни теперь.

В эти дни старик лучше понимает молодого. Когда он сам в давнюю пору покинул Уппсалу, соблазнившись предложением королевы, он оставил там молодую женщину. Она еще не принадлежала ему. Она стала его, когда он уехал. Может, теперь она уже умерла? Трижды посылал он в Уппсалу гонцов с дарами, поручив им выкупить ее. Она не приехала. Наверное, посланцы похитили его дары, продали их себе на радость. Теперь она была для него все равно, что высушенная роза, которую он носил на груди под рубашкой. Наедине с собой он достал эту розу и глядел на нее. Ее лепестки еще хранили слабый таинственный аромат, который можно было вдохнуть, прижав цветок к лицу.

Несколько женщин встретились ему в жизни. Он дал им уйти и не горевал, когда другой подбирал то, что он оставил. Ведь он всегда считал, что там, далеко, у него есть женщина, и если теперь она уже находится в недоступных чертогах царства мертвых, то когда-нибудь он найдет ее там. А годы идут, и он все режет на дереве свои затейливые узоры, добивается признания, и человеку, умеющему видеть, кажется, что корабль взмывает на гребень волны, а сани полыхают золотом. Он благодарит за признание и все отдает.

Но в эти ночи и дни он — единственная опора Хеминга. Они часто сидят молча. Иногда Эйнриде говорит.

— Все-таки это большая честь для Одни, — осторожно начинает он. — Ну да, я знаю, королева выбрала Одни не для того, чтобы оказать ей честь, но тем не менее. И раз Одни отправится в царство мертвых раньше тебя, она все приготовит там к твоему приходу. Вы там снова встретитесь и обретете друг друга.

— Что мы знаем про это?

— Только то, что нам говорит сердце. Хочешь, я открою тебе одну тайну? За все годы, что я был резчиком в Усеберге, я вырезал всегда одно и то же — лицо моей любимой. Оно есть во всех моих узорах. Но вижу его только я.

— И все-таки она потеряна для тебя.

— Нет, нет, напротив, возвращена мне!

И опять они точат мысль о мысль, слово о слово. У Хеминга светлеет лицо, он смахивает на землю стружку и объясняет:

— Наша жизнь длится от рождения до смерти. Мне нужна только эта жизнь. И в ней мне нужна Одни. Но ее ждет смерть.

— Она не умрет, Хеминг. Она будет жить иной, более счастливой жизнью в твоем сердце.

На это невозможно ответить — Хеминг вздыхает.

— Ты не должен осуждать меня, — говорит Эйнриде, — я старый человек, и я не очень-то умен. Смотри, что у меня есть. Это носилки, но они еще не готовы.

Хеминг глядит и постепенно понимает: эти носилки не для королевы. Те готовы уже давно. А на этих в курган понесут другую женщину, молодую. Ручки носилок еще не украшены резьбой. Друзья начинают работать вместе, и работа увлекает их, их сердца распаляются, накаляя резцы, дерево поддается им, будто мягкий воск. Хеминг даже напевает от радости.

Опомнившись, он умолкает. А когда встает, он уже не так мрачен, как был.

Они поднимают красивые и легкие носилки, телу будет удобно покоиться на них. Но они люди опытные и знают, что любую вещь нужно испытать, прежде чем одобрить.

— Даже я, старый человек, и то полюбил ее, — говорит Эйнриде.

— Ты?

— Она похожа. Не внешностью, нет, но всем своим существом — веселой приветливостью, улыбкой, легкими словами. Моя любимая там, в Уппсале, тоже была такая.

Неожиданно старик начинает плакать, прислонившись головой к сильной груди Хеминга. Хеминг ловит себя на том, что он стоит и гладит его по волосам.

Потом они приводят Одни, и она кивает: да, она согласна.