Рекс Стаут - Авантюристка Страница 46

Гарри острием копья вспорол шкуру на еще теплом животном от шеи до хвоста. Дезире дернулась у меня на руках.

— Боже! Пахнет хорошо! — воскликнул Гарри.

Я вздрогнул.

Он оттащил тушку на несколько метров, и я услышал, как он орудует копьем. Через пару минут он подошел к нам, держа что-то в руках.

Мясо было далеко не высших кондиций. У меня не укладывается в голове, как Дезире, такая ослабевшая, смогла взять его в рот и проглотить. Но она это сделала, и я вслед за ней. Вдобавок мясо было сырым.

Гарри сказал, что оно сладкое. Что ж, возможно, и так.

Мы помыли Дезире лицо и руки и дали ей воды напиться, и скоро ее сморил, как казалось, здоровый сон.

У нас еще осталось около десяти фунтов мяса. Гарри помыл его в ручье и спрятал в камнях под поверхностью воды. После этого он объявил о своем намерении отправиться на еще одну охоту.

— Я пойду с тобой, — заявил я. — Помоги мне — помоги уложить Дезире.

— Вряд ли что-то получится. Разве я тебе не говорил, что их там миллионы? Ну, сотни. Если они появятся здесь и найдут Дезире, у нее ноль шансов с ними справиться. Так что возьми другое копье и оставайся здесь.

Мне пришлось остаться, голова Дезире лежала у меня на руках, и я стал ждать Гарри. Ощущения у меня были не самые неприятные. Кровь бежала по жилам заметно быстрее.

Цивилизованное человечество привыкло считать, что душа, сущность жизни, находится где-то в сердце. Именно так говорят разные проповедники и поэты. Но вряд ли цивилизация сохранилась бы без еды четыре или пять дней. Есть у человека такой орган, голос которого звучит громче всех. Не буду его называть.

Гарри вернулся через пять минут, таща за собой еще двух свиней. А через полчаса у кромки воды их лежала уже целая дюжина.

— Ну все, — заявил он, тяжело дыша после своей охоты. — Остальные смылись в лес, который, судя по всему, где-то недалеко. Ты бы сейчас посмотрел на нашего друга со щупальцами, который так сверкал глазами. После визита свиней в нем сплошные дыры.

Все-таки какая ужасная тварь! Костей у него нет — все сжимается, как аккордеон. Отвратительное беспозвоночное.

— Господи, да кто же, скажи на милость, будет все это есть? — Я показал на туши диких свиней.

Гарри усмехнулся:

— Не знаю. Я был так взволнован представившейся возможностью пополнить наши запасы, что не мог остановиться. Эх, сейчас дал бы руку на отсечение — за огонь и немного соли. Хоть на медную монету соли.

Давай ложись поспи, а я пока займусь разделкой этих туш, а потом сам посплю.

Он принес мне одну шкуру, я воспользовался ею как подушкой и осторожно, чтобы не разбудить Дезире, лег на спину. Она сладко спала, положив голову и плечи мне на грудь.

Проснулся я, когда меня подергал за руку Гарри.

Поднявшись на локтях, я спросил, сколько проспал.

— Шесть или семь часов. Я ждал сколько мог. Занимай пост.

Дезире беспокойно пошевелилась, но, похоже, продолжала спать. Я сел и протер глаза. Куча туш исчезла. Неудивительно, что Гарри устал! Я сам себя обругал, что спал так долго.

Гарри устроил себе постель, которая, благодаря добытым им шкурам, была весьма удобной.

— Кровать что надо, — услышал я его усталое бормотание, и тут же все стихло.

Я сидел недвижно и скоро совсем закоченел, но боялся шелохнуться, чтобы не потревожить Дезире.

Наконец она снова пошевелилась, и, наклонившись над ней, я увидел, что ее глаза медленно открываются.

Полусонная, она удивленно, не мигая посмотрела на меня.

— Это вы, Пол? — пробормотала Дезире.

— Да.

— Я рада. Мне кажется, я что-то чувствую. Что это?

— Не знаю, Дезире. Что вы имеете в виду?

— Ничего, ничего. О, это так приятно, так хорошо — что вы меня держите.

— Да? — улыбнулся я.

— Да, только… А где Гарри?

— Спит. Хотите есть?

— Да… нет. Не сейчас. Не знаю почему. Я хочу поговорить. Что случилось?

Я рассказал ей обо всем, что произошло после того, как она потеряла сознание. Она поеживалась по мере того, как к ней возвращалась память, но моя попытка с юмором описать, каким бравым охотником был Гарри, не увенчалась успехом.

— Вам незачем отворачивать свой нос, — заметил я по поводу ее гримасы, — вы и сами отведали этого мяса.

После этого наступила тишина. Ее разорвал голос Дезире:

— Пол… — Она замялась и замолчала.

— Да?

— Что вы обо мне думаете?

— Хотите услышать обстоятельный ответ? — улыбнулся я.

Какие все-таки эти женщины! В таких обстоятельствах, в таком окружении она оставалась самой собой — Дезире Ле Мир.

— Не смейтесь надо мной. Я хочу это знать. Я пока ничего не говорила о том, что со мной было тогда, в пещере, — вы знаете, что я имею в виду. Теперь я об этом сожалею. Полагаю, вы меня презираете.

— Но вы же ничего не делали, — возразил я. — И не собирались. Вы просто развлекались.

Она быстро повернулась ко мне, и в ее глазах сверкнул прежний огонь.

— Не шутите так со мной! — взорвалась она. — Мой друг, вы со мной ни разу и слова серьезного не сказали.

— И никто другой тоже. Дорогая Дезире! Да будет вам известно, что я не умею быть серьезным. И не стану таковым за все богатства мира.

— По крайней мере, вам нет нужды притворяться, — усмехнулась она. — Но ведь и вам когда-то придется умереть. Вы же это понимаете. Раз уж вы притворяетесь, что не понимаете меня, — такие странные слова слетают с моих губ, — вы меня простите?

— Да тут нечего прощать.

— Мой друг, вы глупеете на глазах. Уклончивый ответ всегда должен быть остроумным… Должна ли я повторять свой вопрос?

— Это зависит… — Я не знал, что сказать.

— Зависит от…

— От того, серьезны вы были или нет в некий момент, когда вы… назовем это признанием? Если вы вполне серьезны, мое самомнение могло показаться вам оскорбительным, но давайте будем откровенными.

Думаю, ваши слова имели под собой реальную основу. А я играл свою роль. Однако я не считаю, что вы были вполне серьезны. Я не настолько высокого мнения о самом себе, чтобы в это поверить.

— Я этого и не говорю, — начала Дезире, но остановилась и добавила жестко: — Но все это осталось в прошлом. Больше я этого вопроса касаться не буду.

Возможно, я была не в себе. Возможно, это была хорошо разыгранная пьеса. Вы мне не ответили.

Я посмотрел на нее. Как ни печально и ни ужасно, но после треволнений последних дней ее красота немного поблекла. Бледность сделала ее лицо еще более худым. Тем не менее ее совершенное белое тело, едва различимое в полумраке, вызывало ощущение безупречной красоты без намека на нескромность.

Но я был тронут не тем, что видел, а тем, что понимал. Я всегда восхищался ею как Ле Мир. Но ее мужество, ее стойкость, ее помощь нам в обстоятельствах, когда любая другая женщина думала бы только о самой себе, — не пробудило ли это во мне чувство более сильное, чем простая симпатия?