Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах - Николас Старгардт Страница 46

Прибывшие из «старого Рейха» немецкие дети, как представители «высшей расы», на новом месте должны были учиться держать дистанцию. Дети из еврейских семей среднего класса, такие как Соня Геймс, выросшая в этнически смешанной общине в Силезии и воспитанная в благоговении перед немецкой культурой, какое-то время продолжали наслаждаться жизнью рядом с немецкими семьями. Среди подруг Сони была Анна Вейнер, дочь немецкого чиновника. Она даже ходила домой к Анне на обед. Но когда евреев заставили носить спереди и сзади на одежде желтую звезду, вспоминала Соня, «маленькая Анна перестала стучать в мою дверь». Если польским и немецким школьникам приходилось учиться в одном здании, как это было в Хоэнзальце еще в 1942 г., внутреннее и внешнее пространство школы делили на части, чтобы «защитить» немецких детей от нежелательных социальных контактов [44].

Йост Херманд попал в число тех детей, кого первыми эвакуировали из Берлина осенью 1940 г. в лагерь KLV, организованный гитлерюгендом в Вартеланде. Среди своих однокашников, отправленных в эту поездку, Йост оказался одним из самых младших – ему было всего 10 лет, и он только на Пасху вступил в юнгфольк (младшее отделение гитлерюгенда). Жизнь в лагере омрачалась ощущением того, что он был здесь одним из самых маленьких и беззащитных. Он слегка заикался и имел хилое телосложение, поэтому его всегда последним выбирали для командных спортивных игр, а во время матчей по фолькерболу (разновидность волейбола, в которой нужно попасть мячом в члена противоположной команды) ему постоянно приходилось уворачиваться от мяча, который бросали в него через двор старшие ребята. В общежитии каждый мальчик занимал особое положение в раз и навсегда установленной иерархии. Спортивные короли спали на верхних койках, слабаки вроде него – на нижних, где ничто не защищало их от ночных нападений после отбоя. «Каждый, – с горечью вспоминал Йост, – точно знал, кому он должен чистить ботинки и кто, в свою очередь, будет чистить его ботинки, за кого он должен делать домашнюю работу и кто должен делать домашнюю работу вместо него, и даже кого из мальчиков он должен удовлетворять рукой по ночам, а кто должен удовлетворять его». Все его помыслы были сосредоточены на продвижении вверх в этом замкнутом иерархическом мире. Все три года, проведенные в пяти разных лагерях, в основном в окружении одних и тех же одноклассников, Йост занимался исключительно этим [45].

Йост сразу заметил, что продукты в лагере не нормируют и, в отличие от Берлина, нет недостатка в мясе, яйцах и фруктах. Он немедленно потратил часть привезенных из дома денег, чтобы послать матери несколько фунтов сахара, упакованного в две пары носков. Другие мальчики, в том числе юный Ральф Дарендорф, вскоре поняли, что могут совершенно безнаказанно красть в магазинах. В этом мире, пребывание в котором не доставляло Йосту Херманду никакой радости, он почти не замечал присутствия поляков [46].

В некоторых обязательных мероприятиях (например, маршах, символически завоевывающих общественное пространство в польских городах, деревнях и сельской местности) участвовали все немецкие мальчики и девочки. Хотя считалось, что поляки недостойны отдавать гитлеровский салют или отвечать на него, и им запрещалось петь национальный гимн Deutschland, Deutschland über alles, при его звуках они все же обязаны были снимать кепки и шляпы. Отряды гитлерюгенда никак не могли упустить такую прекрасную возможность: маршевые песни и знамена превратились в удобный предлог, позволяющий придираться к любому, кто вовремя не снял головной убор [47].

В мае 1940 г. один из многочисленных немецких туристов, посетивших новый «еврейский жилой район» Варшавы, крайне удивился, заметив, что местные жители не торопятся снимать шляпы, когда он проходит мимо. Не осознавая, что правило, принятое в Вартеланде, не действует на территории Генерал-губернаторства, он набросился на них с бранью. Возникла паника. В этот момент стайка детей из гетто, остановившихся посмотреть, что происходит, сделала нечто довольно неожиданное. Они окружили немца с выражением деланого благоговения на лицах и, низко кланяясь, начали снимать шапки. Многие старались подойти к нему несколько раз, чтобы поклониться снова и снова. Страх постепенно улегся, неподалеку собралась толпа взрослых, и немец в конце концов удалился под аккомпанемент громких возгласов и многоголосого издевательского смеха. «Такова еврейская месть!» – с горькой иронией заметил остроглазый летописец гетто Хаим Каплан [48].

Насмешка была не единственным оружием слабых – благодатный выход для подавляемой ненависти давала фантазия. В период оккупации немцы почти всегда оставались недосягаемыми (из-за чего бранный лексикон поляков пополнился множеством новых выражений, от полного искренней ненависти «кровавого палача» до быстро забытого «хозяина на час»). Пародируя запрещающие надписи в парках, бассейнах, театрах, на спортивных и детских площадках, члены Сопротивления писали на стенах рядом с виселицами: «Только для немцев» – но любой проходивший мимо настоящий немец мог быстро положить конец их веселью [49]. Мечты о мести, выколотых глазах и отрубленных руках нашли отражение в «Молитве о немцах», в которой поляки просили Бога принести на землю врагов все возможные несчастья. Фантастические картины уготованной немцам изощренной кровавой расправы косвенным образом подтверждали, как тяжело давалось полякам повседневное бессилие. В завершающих строках молитвы звучит инверсия традиционного текста «Отче наш»:

Все их подлые убийства, преступления и жестокости

Не прости им, Господи, не отпусти их грехи во веки вечные[8] [50].

Решить судьбу поляков мог только Бог, а месть осуществлялась (по крайней мере, пока) лишь в стихах и молитвах. Между тем немцы по-прежнему обладали властью и, как следствие, определенной притягательностью. Банды местной молодежи расхаживали по улицам Варшавы в офицерских галифе и элегантных высоких сапогах. «Их вид должен был дать всем понять, – иронично замечал Казимеж Козьневский в повести о полусвете Сопротивления, – что эти молодые люди душой и телом партизаны и борцы, и под свободной курткой каждый из них носит по крайней мере два пистолета-пулемета». Возможно, на самом деле они брали пример с бывших кавалерийских офицеров, вставших во главе формирующейся польской подпольной армии, но по стечению обстоятельств их облик напоминал о вкусах самих немцев, тоже неравнодушных к галифе и сапогам. Однако, выставляя напоказ свою готовность бросить вызов нацистскому режиму, подростки становились легкой мишенью для гестапо. Поскольку кожаная обувь, не говоря уже о высоких сапогах для верховой езды, стоила дорого (и это в то время, когда многие были вынуждены довольствоваться деревянными башмаками),