Юрий Черняков - На безымянной высоте Страница 47

Немцы хохотали, глядя в прицел и бинокль на его лицо. Малахов бежал, неуклюже виляя из стороны в сторону, спиртное лилось из пулевых отверстий в канистрах, его лицо заливал пот… Наконец бедолага остановился, поставил канистры на землю. Обернулся, погрозил кулаком:

— Ну, падла, я до тебя еще доберусь… Я тебя, козла, урою…

— Ну так где твои власовцы? — спросил Михаил. — И почему они до сих пор к тебе ходят?

— Ева меня тоже за них ругала… Я всем наливаю, отвечаю каждому, кто мне заплатит. Тушенкой там или хлебом. А больше ничем не интересуюсь, так жить спокойнее. Может, говоришь, и немцы заходят переодетые? Может, и заходят. Откуда мне знать… И что им с меня взять? Разве что только самогонка моя всем и интересна…

Михаил промолчал. Отодвинул тарелку, пристально посмотрел на хозяина.

— Что-то ты недоговариваешь… — Он посмотрел на хозяина с прищуром.

— Говори все, Марек, — сурово сказала Ева. — Миша хороший человек, вон нам крышу и забор починил, хотя мы не просили.

— Ладно… — Марек крякнул и налил себе полный стакан. Залпом выпил и снова крякнул, провел по усам, не закусывая. — Еще никому не признавался, а тебе скажу, может, что посоветуешь… Русский я. Понял?

Он произнес это с тем же польским акцентом.

— Я вообще-то догадывался, — признался Михаил. — Ну и как ты сюда попал?

— Сначала скажу откуда. Чтоб было понятнее. Зовут меня Маркел Андронов, родом из Тамбовской губернии. Воевал тут в двадцатом в Красной Армии у Тухачевского и в плен попал под Белостоком, когда поляки нас окружили и погнали. А как узнал из писем, что мою Спиридоновку тот же Тухачевский в кровище утопил, возвращаться не захотелось. Хотя нас, пленных, тогда обменивали и я под этот самый обмен попал… Лучше, думаю, здесь останусь, хотя в плену очень несладко было. Издевались над нами как хотели… Ну, словом, выручил меня и других наших пленных ее родитель, — он кивнул на Еву, — Ежи Каменецкий. На свой хутор взял батрачить, тут я и прижился. Кормил нас хорошо, обращался тоже, ну и мы с его дочкой как-то полюбились на сеновале.

— Да будет тебе, охальник! — шутливо замахнулась на него Ева.

— Забрюхатела она, одним словом, родитель ее меня ремнем отходил, неделю ни сесть, ни встать, да делать нечего. Надо жениться. Принял их католичество — и под венец в тот же костел. Значит, поженились мы с ней, а как родители померли, сам паном здесь стал. Пан Марек, иначе не величают… А ее русскому выучил.

— Ну и как оно — паном быть? — спросил Михаил.

— По-разному.

— Батраков эксплуатировал? Это не я, заметь, это тебя в органах спросят.

Пан Марек только махнул рукой:

— Всяко бывало. И вот теперь сижу и не знаю, чего дальше ждать, куда подаваться. В сороковом советские сюда пришли, вроде нас не тронули. Не до того им было… А может, не успели. Хотя в Сибирь много народа выслали… А теперь сижу тут и не знаю: кого больше опасаться — немцев или русских. Может, подскажешь?

— Ты об этом никому больше не говорил? — насупился Михаил.

— Только тебе, Миша, одному как на духу… — прижал руки к груди бывший красноармеец Маркел Андронов, ныне пан Марек.

— Вот и не говори никому, — наказал Михаил. — Но ждать, пока тебя расколют, тоже не стоит. У нас органы из-под земли достанут кого им надо… Я бы на твоем месте постарался их упредить. В смысле явился бы с чистосердечным признанием… Но чтоб и не с пустыми руками, ты понял?

— Вот я им, этим ребятам, тем, кто власовцы, то же самое сказал, слово в слово! — обрадовался хозяин, переглянувшись с женой. — Так сколько? Бочку сливовицы прикатить? У меня в погребе стоит такая, еще до войны припрятана, на двадцать ведер.

Михаил только поморщился:

— Это они сами у тебя найдут и реквизируют… Стакан у него уже был наполовину пустой. Пан Марек усмехнулся, заметив это. А Михаил продолжал:

— Еще раз спрашиваю: где твои власовцы? Мне не скажешь, Шульгину придется отвечать. А у него заговоришь по-другому… Так где и чего они хотят?

— Жить хотят, Миша… Чего все люди, особенно в их возрасте, хотят? Особенно в конце войны?

— Как знаешь… Только Шульгин все равно тебя и их под землей найдет, — заверил Михаил. — Часто к тебе эти власовцы наведываются?

— По-разному, да и сами они очень разные, — сказал Марек.

— Они предатели, ты понял?

— Миша, это два пацана, как вот ваш Коля Малахов, с кем ты приходил… Они односельчане, с детства привыкли друг за дружку держаться. На фронт попали, а там сразу и в плен.

— Жалко их, — вздохнула Ева.

— Нас бы кто пожалел… — Михаил поднялся из-за стола. — Когда они нас в спину убивают…

— Погоди, Миша, сядь… Может, я их с тобой сведу? — спросил Марек. — Они чего-нибудь тебе покажут или расскажут. Вдруг вам пригодится?

В прицел снайперской винтовки были хорошо видны лейтенант Малютин и Катя, сидящие друг против друга в той же рощице и о чем-то разговаривающие.

Перекрестье скользило, как бы раздумывая, по Катиному лицу, и было видно, как шевелятся ее губы, когда она что-то говорит.

— Оль, ты чего? Ты кого там высмотрела?

Перекрестье соскользнуло вниз, и Оля Позднеева увидела над своим окопом Малахова. Вид расстроенный, пилотка сбита на затылок, в руках две простреленные пустые канистры.

— Да никакой он не снайпер, этот фриц! — Он показал ей пустые емкости. — В меня стрелял, а только канистры продырявил… Или это я такой заговоренный… Наливка там была, представляешь?

— Я и вижу, что теперь она вся в тебе… — хмыкнула Оля. И сморщилась, отмахнувшись. — Иди откуда пришел, мне пьяный напарник не нужен!

— Оля, не пропадать же добру…

— Везет же кое-кому… — отрешенно сказала она, глядя мимо него в сторону рощицы. — Одних пули облетают, других счастье не обходит…

Он тоже невольно посмотрел в ту же сторону. Взял бинокль, навел на рощу, увидел Малютина и Катю и сразу понял причину ее печали. Только не знал, чем утешить.

— Оль, ты, главное, не беспокойся, — сказал он, слегка растягивая слова. — Я не я, если мы с тобой его не уделаем!..

Он не знал, чем еще ее утешить, и голос его стал так просителен и непривычно робок, что она снова удивленно на него взглянула.

— Ты это про кого?

— Про немца этого, как его, Кремера, вот… А хочешь, я повторю, ну как тогда, когда он на мне фуражку полковничью прострелил? Я вылезу и его отвлеку, чтоб ты его засекла.

— С ума сошел? Ты что, в самом деле веришь, что заговоренный?

— Ну почему сразу — с ума, Оль? Он же не убил меня. Только в фуражку или в канистру попадает.