Синтия Хэррод-Иглз - Шевалье Страница 47

– Лорд Баллинкри такой замечательный молодой человек, с таким громким титулом, такой красивый, так прекрасно одет, ты, действительно, самая счастливая из девушек! – обычно восклицала она и истолковывала молчание Кловер как согласие.

За день до приезда графини дом был, наконец, готов. Каждый впал в приятное оцепенение, как осенние листья, освобожденные ветром, неподвижно оседают на земле. После нескольких часов сидения вечером в тишине, все рано отправились спать. Кловис сидел один в комнате управляющего, намереваясь поработать, а на деле просто сидел, уставившись на огонь, не в силах даже думать. Он прошел в церковь на полчаса помолиться и прийти в более мирное расположение духа, чтобы со спокойной душой отойти ко сну. Когда он вернулся, то увидел, что дверь комнаты управляющего открыта. Кловис вошел и обнаружил Кловер в халате поверх ночной рубашки, сидевшую на стуле и ожидавшую его.

Выглядела она как обычно. Круглое детское лицо, золотая головка, склонившаяся над рабочим столом, словно она собиралась переписывать для него стоимость покупок, – ее знакомый вид едва не вызвал у него слезы. Она подняла на него глаза, когда он появился в дверях, и какое-то мгновение они просто разглядывали друг друга. Кловис заметил, что ее губы начали дрожать. Он пересек комнату быстрыми большими шагами, чтобы обнять ее, сесть на стул, посадить ее к себе на колени, как он делал так давно, когда она была маленькой-маленькой девочкой. Она обхватила его за шею и прислонилась головой к плечу, и долгое время они сидели молча.

Наконец, он вытащил из рукава носовой платок и вложил его ей в руку. Кловер выпрямилась, высморкалась, вытерла осторожно глаза, затем прижалась влажной горячей щекой к его щеке и стала смотреть вместе с ним на затухающий огонь.

– Не все так плохо, знаешь, – произнес Кловис спустя некоторое время. – Ты увидишь, тебе понравится управлять домашним хозяйством. У тебя будут свои слуги и лошади, ты сможешь есть все, что захочешь, и ездить в гости к друзьям в красивом экипаже.

Она не ответила, и он понял, что дело не в этом. Дело – в необходимости выйти замуж за Артура. Но что он мог сказать на это? Он знал женщин, боявшихся выходить замуж, но в конце концов ставших счастливыми. Другие думали о браке с отвращением, но рано или поздно смирялись со своим положением, хотя и без особого энтузиазма. В любом случае, ничего нельзя было сделать.

Плохо веря тому, что говорит, он продолжал убеждать ее.

– У тебя появятся дети, конечно, и это будет прекрасно.

– Прекрасно? – переспросила она, и голос ее прозвучал удивленно.

– А если у вас будет наследник или, возможно, два, вам не надо...

Кловис не мог продолжать дальше. Он плотнее прижал ее к себе, и она повернулась, чтобы поцеловать его в щеку. Его маленькая девочка, его маленькая златокудрая сероглазая девочка.

Ее губы прижимались и прижимались к его щеке, будто не знали, как перестать. В перерывах между поцелуями она сказала с безнадежной страстью:

– О, я бы желала выйти замуж за тебя! Он тоже хотел бы этого, но сказал:

– Так говорят обычно все дети, Кловер. Маленькая дочка часто хочет выйти замуж за своего отца...

– Я люблю тебя, – произнесла она с чистой детской простотой. – Я хочу остаться с тобой. Почему я не могу?

Это не был вопрос, на который она ждала ответа. Это был скорее крик ее души. Кловис знал, что она приняла немилостивую судьбу, как ребенок принимает указания взрослых – без удовольствия, но без обсуждения. Наконец, он встал, в молчании поднялся с ней наверх и поцеловал на ночь в дверях ее комнаты. Он посмотрел, как Кловер вошла, а затем удалился к себе и лег на узкую кровать. Его плечи ссутулились от многодневной усталости.

Стоял настоящий апрельский день, когда Аннунсиата, наконец, вернулась в Морлэнд. Высокое голубое небо заполняли клубящиеся белые облака с наполовину скрытыми темными краями. День обманчивого солнца и неожиданного, капризного дождя. Она приехала в карете, так как все еще не приобрела верховую лошадь, на которой могла бы осмелиться проехать двести миль. Несмотря на проливной дождь Аннунсиата всю дорогу держала окно открытым, чтобы все видеть. Она уловила момент, когда въехала на землю Морлэндов. Она узнала бы ее даже с закрытыми глазами. Казалось, сама трава пахла иначе. Птичьи трели и журчанье по-весеннему переполненных бегущих ручьев, казалось перемежались с шепотом души людей и животных, призраками ее детства и ранней молодости. Хлорис, Берч и Доркас сидели, полные сочувствия, в молчании, их глаза тактично смотрели в сторону. Аннунсиате хотелось говорить или петь, или кричать, чтобы облегчить внутреннее напряжение, но разросшееся молчание было слишком велико. Она сидела безмолвно, обуреваемая чувствами и воспоминаниями.

Земля выглядела такой же, но другой. Деревья все выросли, и все же многое казалось меньше, чем запечатлелось в ее памяти. Дорога была уже и тяжелее. Дом, похоже, дальше удален от дороги, чем подсказывала ей память.

Когда дом еще не появился в поле зрения, экипаж остановился на крик «Стой!» Хлорис выглянула в окошко и сказала спокойно:

– Кто-то встречает вас, моя госпожа. Я полагаю, что это хозяин Матт.

Аннунсиата кивнула. Хлорис приподнялась и постучала по крыше экипажа. В тот же момент Даниэль открыл дверь и спустил ступеньки. Гиффорд уже ждал ее и подал руку, помогая спуститься на траву. Солнце слепило глаза после экипажа, в воздухе пахло свежестью. Чуть в стороне от дороги какой-то слуга держал красивого черного жеребца с единственной белой звездочкой. Нельзя было не признать лошадь Морлэндов, и морлэндское сердце Аннунсиаты страстно захотело такую же лошадь для себя. Слуга шагнул навстречу ей. Это был ее внук Джеймс Маттиас, сын Мартина.

Она готовилась к встрече, но оказалась совершенно неготовой столкнуться с ним реальным. Он стал выше Мартина – Кловис говорит, что Матт снова начал расти, – и около двух дюймов выше ее самой. Он скинул шляпу. Никакого парика он не носил, и Аннунсиата сразу увидела, что его мягкие темные кудри до плеч совсем похожи на волосы Мартина. Матт низко наклонился и выпрямился. Она с усилием разомкнула пальцы, чтобы протянуть ему руку. Матт приблизился к Аннунсиате, взял ее руку и склонился над ней с прекрасными манерами, которым научил его отец Сен-Мор, учтиво, но не чрезмерно.

Она наблюдала с торжеством, что он – ребенок Мартина, что в нем нет ничего от Арабеллы, кроме, может быть, более высокого роста. Все в его лице носило отпечаток Мартина, за исключением глаз. Они, хотя такие же синие, как и у Мартина, были похожи на ее собственные, на глаза ее отца. Да, в этом юноше текла кровь Рупертов. Он улыбнулся Аннунсиате приветливо, что-то произнес – она была слишком отвлечена, чтобы понять смысл его слов, – и продолжал осматривать ее с доброжелательностью и явным удовлетворением.