Легионер. Книга первая - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 47

Впрочем, не нашего с вами ума дело, Иван Дмитриевич! Есть какие-то высшие соображения. Великий князь Николай Николаевич на нашем совещании представляет самого… Вы понимаете?! Его Императорскому Величеству по вполне очевидным причинам неудобно вмешиваться в обычное, казалось бы, уголовное дело. Как еще все обернется? Эх, Путилин, Путилин! Не могли вы какого-нибудь каторжника-бессрочника найти!

– Ваше…

– Молчите! Молчите, ради Бога! Это я так, вслух мечтаю, так сказать. Вот и вырвалось… Да, чуть не забыл! Упаси вас Бог по привычке косицы из бакенбард в задумчивости плести!

Путилин чуть заметно усмехнулся: второй раз уж намекает градоначальник на «излишнее» его усердие при розыске убийцы в Гродненском переулке. Впрочем, это уже не намек, а нечто большее. Как бы и вправду не пришлось на старости лет на Толкучий рынок возвращаться…

– А кто там еще стоит? – все же не утерпел Путилин. – С господином Кони, председателем окружного суда, я знаком. А кто во-он тот господин в партикулярном платье?

С Анатолием Федоровичем Кони Путилин познакомился еще в январе 1872 года: они впервые встретились в Лавре при расследовании убийства иеромонаха Иллариона. Путилину Анатолий Федорович весьма импонировал: он был внимательным слушателем, остроумным и эрудированным собеседником, великим знатоком законодательства и высочайшим профессионалом. К тому же он никогда не присваивал чужие идеи, был азартным спорщиком и не стеснялся к тому же признать в случае чего свои ошибки.

Лицо второго господина в партикулярном тоже показалось Путилину каким-то знакомым. Невысокий, европейско-заграничного вида господин с породистым бритым лицом держался в окружении министров со спокойной уверенностью опытного царедворца. И вместе с тем Путилин готов был поклясться, что во дворце он бывает нечасто.

– А это господин государственный секретарь, Перетц, – вздохнул Зуров. – В довершение ко всему…

– Он-то тут зачем?! – чуть не застонал Путилин, чувствуя, что голова у него начинает ощутимо кружиться.

– Сам не знаю, голубчик! – снова вздохнул Зуров. – Говорят, что ждут еще Лорис-Меликова… Молчите, Путилин! Я и сам не знаю, при чем тут харьковский генерал-губернатор. Правда не знаю. Ну, пойдемте! А то уж неудобно, смотрят на нас, как на заговорщиков…

Представление вышло коротким – все то и дело поглядывали на двери в ожидании главных участников совещания. Путилин, воспользовавшись отсутствием к себе внимания, незаметно отодвинулся в сторону, однако нити в общем разговоре старался не терять – чтобы быть готовым в любой момент и не растеряться. Почтительно обегая глазами присутствующих, он, тем не менее, чаще всего с любопытством поглядывал на фигуру ранее незнакомого ему государственного секретаря.

Перетц. «Где соль, там и Перетц», – сразу припомнил незамысловатую петербургскую прибаутку Путилин. Отец государственного секретаря, Абрам Перетц, вошел в государев фавор еще при Павле Первом. Откупщик, пожалованный званием коммерции советника, сделавший состояние на корабельных подрядах и поставках соли в царскую армию, Перетц перебрался в Петербург в конце прошлого века. Сделавшись одним из основных интендантов армии, Перетц женился второй раз на лютеранке и принял лютеранскую же веру, а сразу по приезду в Петербург, не торгуясь, перекупил особняк князя Алексея Куракина, впавшего в немилость Павла. Особняк располагался на пересечении Невского и Мойки.

Несметное богатство помогло его сыновьям не только получить прекрасное образование, но и сделало их завидными женихами. Вот и Егор Перетц, оправдав чаяния отца, женился на дочери сенатора, баронессе Греневиц. Дальше тоже шло все как по накатанному льду: деньги отца и авторитет тестя-сенатора помогли способному и деятельному молодому кандидату прав Петербургского университета сделать стремительную карьеру. Причисленный сверх штата ко Второму отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии с чином коллежского секретаря, Егор Абрамович уже через восемь лет получил статского советника.

Назначенный в 1877 году членом Особого совещания под предводительством адмирала графа Ф. П. Литке, Перетц внес несколько дельных соображений в связи с возникшими обстоятельствами о представленных Госсовету Предположений «О мерах обеспечения убитых, раненых и без вести пропавших воинских чинов», был пожалован орденом Белого Орла и назначен Государственным секретарем.

«Вот только где тут все-таки связь с Ландсбергом? – размышлял про себя Путилин. – Престранная подобралась тут компания, однако! Ну, он и Александр Федорович Кони – понятно. Один поймал, второй судить будет. С Зуровым все тоже ясно: столичный градоначальник за все в ответе. Министр внутренних дел – ясно для чего. Ну а дальше-то что за публика? Секретарь государя императора – было бы понятно. Но секретарь-то наследника Цесаревича? Великий князь Николай Николаевич-старший? Да, конечно, он был главнокомандующим Дунайской армией в последнюю Турецкую кампанию, участником коей был и Карл Ландсберг – так что с того? «Дядя Низи», как именовали Николая Николаевича в кругу семьи, получил в прошлом году фельдмаршальские эполеты – но никто, в том числе и в самом царском семействе, не обольщались насчет умственных способностей великого князя. Недаром злые языки в Петербурге утверждают, что и Турцию-то русские побили не благодаря командующему, а вопреки его усилиям. Ценою крови и мужества русских солдат и офицеров, посылаемых на бойню бездарным царским дядею».

«Уж он-то присоветует «дельное»», – мрачно размышлял начальник Сыскной полиции, которому по долгу службы приходилось слышать немало злых анекдотов, высмеивающих многочисленные проявления откровенной тупости родного дяди государя императора. О его глупости, жадности и неразборчивости в знакомствах всерьез говорили и в Зимнем.

Служебные обязанности главы Сыскной полиции давали Путилину возможность близкого профессионального знакомства со многими благоглупостями Николая Николаевича-старшего. В путилинском сейфе лежали документы, неопровержимо свидетельствующие о шалостях августейшего дядюшки с подрядами на железнодорожные концессии. Россия стремительно покрывалась рельсами, железнодорожные подряды становились предметом спекуляций, откровенного мошенничества и не менее откровенного мздоимства. Во избежание всего этого государь взял многие концессионные вопросы под свой личный контроль – и тут же с легкостью отдал главные из них «на откуп» дядюшке! А тот – вот и назови его дураком! – беззастенчиво торговал концессиями и вопросами отвода и покупки земельных участков под прокладку железнодорожных путей. Скольких банкиров и высокопоставленных чиновников мог бы отправить в каторгу Путилин, если бы следы мздоимства не вели прямо в царскую семью!

Однако мерзавцы-мздоимцы прекрасно понимали это. И, будучи пойманными буквально за рукав, даже не пытались изворачиваться, а прямо называли соучастника и небескорыстного покровителя. А то и предъявляли, нарочито вздыхая, расписки Николая Николаевича в получении энных сумм «за оказанные услуги».

И очередное дело вынужденно спускалось на тормозах. Путилин отводил душу, хлеща по наглым мордасам спасительными для негодяев документами и отпускал их без каких-либо последствий. Несколько раз он порывался было получить высочайшую аудиенцию с тем, чтобы раскрыть глаза государя на позор, в который царя вовлекают помимо его воли. И каждый раз, по здравому размышлению, отказывался от этой мысли: как отреагирует император – еще