Федор Гайворонский - Последний тамплиер Страница 49

— Здравствуйте, граф ла Мот. Очень жаль, что мы встретились с вами в такой обстановке. Поверьте, видеть вас и вашу жену в своем дворце было намного приятнее.

— Оставьте, сир, сказал я, — ведь вы решили мою участь еще тогда, на пиру в день коронации, когда приказали усмирить ле Брея. Я — заноза на теле вашего герцогства. Рано, или поздно, но ваши солдаты все равно бы оказались в моем поместье.

— Что делать, граф. Не мы творим политику. Мы лишь ее покорные слуги, терпеливые заложники. И все же, мне жаль что все случилось именно так, как случилось.

— Сир, если вы действительно честный в душе человек, обещайте, что виновным во всей этой истории, буду только я. Пусть только я понесу наказание за все и приму наказание по своим заслугам. Оставьте в покое мой род, не трогайте жену и детей, пощадите всех тех, кто был моими слугами.

— Я сделаю все, что в моих силах, граф. Обещаю.

Я сжал трясущимися пальцами его ладонь и поцеловал ее.

— Граф, — продолжал герцог, — то что я скажу вам сейчас, не будет иметь никакого отношения к обещанию, которое я вам только что дал. Ответьте мне, ЧТО вы скрываете ото всех? Это имеет какое-то отношение к власти? Это подтверждает ваши права на французский престол? Знаете, я не верю в колдунов и волшебство. Может быть, я смотрю на вещи чересчур просто, но так почему-то получается вернее. Я не верю, что вы прячете какой-то эликсир, продлевающий жизнь, или же волшебную мазь, позволяющую летать по воздуху. И самое обидное, нет никого в живых из тех, кто бы пролил на вашу загадку свет. Филипп, король французский, мертв, Папа, Климент — тоже мертв. Даже мой несчастный брат мертв, и его особо доверенные министры тоже. Странно все это, граф. Тамплиеры оказались для Франции даже еще большим злом, чем считал покойный король Филипп. А вы, граф, часом не тамплиер?

— У меня есть жена и собственность. Я никогда не носил на плаще алый крест, а уж мою жизнь никак нельзя назвать праведной, достойной монаха. Какой же я храмовник? Я — обычный грешник.

— Я несколько дней ездил по вашим землям, граф. Я вглядывался в лицо каждого крестьянина и ремесленника, каждого ребенка, встречаемого на пути. Что вы сделали со своими людьми? Откуда в их глазах этот странный свет? Как будто они видят что-то, что невидимо мне. Я знаю, стоит вам сказать — и все ваши люди, от мала до велика, от юнца до последний старухи, бросятся на меня и моих солдат, и разорвут их в клочья. А ваше войско, где те доблестные, умелые лучники? Вы молчите. Вы не говорите. Почему? Как человек, обладающий столь совершенной властью, может не стремиться к власти еще большей? Почему вы не воспользовались поддержкой гарнизона ла Мот, когда я напал на Шюре? Почему вы сопротивлялись лишь двенадцатью рыцарями?

— Сир, — ответил я, — есть вещи, которые трудно объяснить, которые возможно лишь ощутить. Они предстают в виде образов и символов, и не имеют названий, или же им просто нет названий в человеческом языке. То, о чем вы спрашиваете меня, принадлежит к разряду именно таких вещей. Я просто знаю, что так должен был поступить, и все.

— Да… В этом что-то есть. Дьявол тоже предлагал Иисусу все царства земные, власть над существом человеческим и веществом природным. Может быть, вы граф, пророк?

— Я тот, кто есть.

— На что вы рассчитываете, граф? Для кого стараетесь?

— Я стараюсь для тех, кто придет на эту землю после нас. Тогда уже не будет ни вас, ни меня. Даже ваше имя забудут, а уж мое и подавно. Людям однажды понадобится кто-то, кто приготовит землю для Второго Пришествия Христа. И тогда этот кто-то, которого евангелист Иоанн называет Избавителем, проявит себя и явится миру во всем своем великолепии, подготовив землю к приходу Спасителя… Так будет, люди не могут бесконечно страдать, делиться на плохих и хороших, на слуг и господ. Мы все рождаемся одинаковыми, сир, и все однажды становимся прахом. На земле однажды должен воцариться Рай. И он воцарится, теперь я в этом уверен.

— Значит я прав. То, что ты скрываешь — есть некий документ, подтверждающий твои исключительные права на что-то. И ты, воспользовавшись этим чем-то, осуществил в своем лене то, что однажды должно случиться везде, в каждом государстве. Это хуже чумы. Это невозможно вытравить из людей, потому что оно заложено в их душах. Я разгадал тебя, граф. Я только что осознал страшную вещь — ты победил, независимо от того, будешь ли ты казнен, или получишь от меня помилование. Как далеко расползлась твоя зараза, насколько это опасно для меня, для Бургундии, Франции? Какая крыса разносит ее?

— Я не знаю, что вам ответить, сир. То, что вы называете заразой, давно уже не принадлежит моей власти.

— Но на мой век что-то останется, я умру в своей постели, герцогом, или же мне отрубит голову грязный простолюдин?

— Все будет зависеть от вас. Только помните — стадо послушнее идет за тем, кто играет на дудочке впереди, чем повинуясь кнуту того, кто стоит сзади. У вас достаточно копий и стрел, на ваш век хватит.

— Старший Дознаватель говорил вам о Палестине?

— Говорил, сир.

— Это была моя идея. Должен признать, что я жестоко ошибался. Таких, как вы, нельзя миловать. Вас надо жечь каленым железом, как самую страшную язву на теле власти.

— Я знаю, сир, что умру. Я понял это еще на пиру в честь вашей коронации, просчитав, во что выльется мое выступление против ле Брея. Все эти годы я доблестно ловил ваших шпионов, которых вы посылали, чтобы убить меня. Наконец, ваше терпение лопнуло и вы пришли сами.

— До сей минуты, Жак ла Мот, я очень хотел тебя убить. Но, сейчас вынужден признать, что ты еще поживешь. Я должен помыслить над твоими словами. В тебе есть что-то, чего я не понимаю. Если я тебя сейчас казню, то кто ответит мне на вопросы? Поэтому, ты еще поживешь.

— Вы исполните то, что обещали мне, сир? — спросил я герцога, когда он выходил из шатра.

— Исполню, — ответил он.

Я остался один. Я недоумевал, что произойдет дальше, подспудно опасаясь какой-нибудь каверзы. Но…

Вначале пришел человек с молотом, зубилом и переносной наковальней. Он снял с меня кандалы. Потом в шатре появились шесть женщин, молодых и красивых. Слуги принесли большую лохань с водой, куда эти женщины перенесли меня, предварительно раздев. В воду добавили пахучие масла и целебные травы. Вскоре боль в израненных суставах стала понемногу стихать. Женщины терли мое тело нежнейшими мочалками, какие использовались на востоке и добывались со дня моря, умащивали кожу бальзамами, состригали отросшие волосы и ногти. Потом слуги принесли другую лохань, в которую я был перенесен женщинами и корзины, полные яств, среди которых я с удивлением обнаружил многие известные на востоке, но незнакомые в этих местах. Мне налили кубок черного сирийского вина, густого, как смола и ароматного, как благовоние. Потом меня вынули из лохани, отерли влагу льняными платами и уложили на восточную кушетку, на нежнейшие простыни из отборного льна. Женщины кормили меня с рук и ласкали тело влажными, алыми губами. Наполненный негой, я уснул, а когда вечером проснулся, был вновь накормлен одалисками, и вновь они принялись ласкать меня, сменяя одна другую.