В глуби веков - Воронкова Любовь Федоровна Страница 49

СУД ВОЙСКА

На другой день у царя собрались все его ближайшие друзья, его этеры. Филоту не позвали. Велели прийти Никомаху. Юноша повторил все, что сказал брат. Его выслушали и отпустили.

Первым заговорил Кратер. Один из близких друзей и лучших военачальников, энергичный, честолюбивый, Кратер не выносил высокомерия Филоты. Он возмущался, когда Филота самовлюбленно хвастался своими подвигами, своей доблестью и, не стесняясь, напоминал царю о своих заслугах. Кратера оскорбляло, что он постоянно старался показать свое превосходство над всеми друзьями царя. Первый военачальник во всем войске и первый человек после царя!

Сейчас был тот случай, когда Кратер мог высказать все, что накипело на сердце:

— О если бы ты, царь, в самом начале этого дела посоветовался с нами! Мы убедили бы тебя, если бы ты хотел простить Филоту, что лучше не напоминать ему, сколь он тебе обязан, иначе ты заставишь его в смертельном страхе думать больше о своей опасности, чем о твоей доброте. Но ты не имеешь основания думать, что человек, зашедший так далеко, переменится, получив твое прощение. И даже если он сам, побежденный твоей добротой, захочет успокоиться, я знаю, что его отец Парменион, стоящий во главе столь большой армии, не останется равнодушным к тому, что жизнью своего сына он будет обязан тебе!..

У Александра дрогнули брови. Парменион! Ведь есть еще отец Филоты — Парменион. Как же Александр не подумал о том, что у Филоты за спиной стоит такая сила!

— Часто бывает, — продолжал Кратер, — что благодеяния вызывают ненависть. Филота предпочтет делать вид, что получил от тебя оскорбление, а не пощаду. Значит, тебе предстоит бороться с этими людьми за свою жизнь. Берегись врагов в своей среде!

Друзья поддержали Кратера.

— Филота не скрыл бы заговора, если бы сам не участвовал в нем!

— Даже простой воин, если бы услышал то, что сказали Филоте, поспешил бы предупредить царя, — ведь сделали же это Никомах и Кебалин? А он, Филота, один из первых полководцев царя, не нашел возможности сказать ему о таком важном деле!

— И разве ты забыл, царь, как Филота отозвался на то, что жрецы объявили тебя сыном Зевса? «Поздравляю тебя с принятием в сонм богов. Но жалею тех, кому придется жить под властью превысившего удел человека!» — вот что он сказал тогда!

Надо назначить следствие и заставить Филоту выдать остальных участников заговора. Так решили друзья царя — Гефестион, Неарх, Кратер, Эригий, Леоннат, Фердикка, Кен, Птолемей, сын Лага… Кен, потрясенный тем, что Филота, македонянин, мог задумать убийство своего царя, был особенно беспощаден. Кроме того, он был мужем сестры Филоты и боялся, как бы не подумали, что он, Кен, защищает его.

Царь молчал.

Наутро, будто ничего не случилось, по войску был объявлен поход.

Филота, не спавший всю ночь, успокоился. Гроза миновала. Он остерегался разговаривать с кем-либо о том, что произошло. Друзей у него не было. Братья умерли. А отец далеко, в Экбатанах, как верный, старый пес сторожит сокровища царя.

Целый день, как всегда роскошно одетый, как всегда надменный, Филота разъезжал по лагерю, готовил к походу конницу. Воины настороженно следили за ним, торопливо проверяли снаряжение, чистили коней и попоны. Филота был строг и немилостив. Сам македонянин, он никогда не обращался к македонянам на родном языке: он презирал язык своей родины, как презирал и воинов своих, пришедших из македонских деревень.

В лагере никто ничего не подозревал. Никто не чувствовал тучи, нависшей над головой блестящего военачальника-царедворца. Даже сам Филота беспечно отгонял тревожные мысли, начинавшие мучить его.

В течение дня он встречал то Кратера, то Неарха, то Кена. Ни один из них ничего не сказал Филоте, ни один не намекнул о случившемся. Молчат.

Хорошо это или плохо?

«Обойдется, — успокаивал он себя, — а этих негодяев, Кебалина и Никомаха, надо как можно скорее убрать, чтобы им неповадно было таскаться в царский дворец».

Вечером у царя был назначен пир. Филота еле справлялся со своим волнением. Позовут его на этот пир или нет? Все ли осталось по-прежнему или судьба его уже изменилась?

К вечеру пришли от царя с приглашением на ужин. Филота вздохнул. Обошлось!

«Смотри же, — сказал он сам себе, — смотри, Филота, будь осторожен, ты ходишь по острию меча!»

Царский пир на этот раз был недолог. Царь почти не прикасался к чаше. Он дружески разговаривал с Филотой, как всегда. Филота торжествовал: враги хотели погубить его, но не удалось. Филота по-прежнему остается ближайшим другом царя, царь по-прежнему доверяет ему. Вино вдохновляло красноречие Филоты, он много говорил, и царь внимательно слушал, не сводя с него глаз. В своей самонадеянности Филота не замечал, что друзья-этеры, сидящие рядом, сегодня не в меру молчаливы и что в глазах царя застыло холодное отчуждение. Если бы Филота не был так самоуверен и самовлюблен, он бы уже теперь понял, что участь его решена.

Наступила ночь. Огни погашены. Дворец затих, гости удалились.

Но в тот глухой полуночный час, когда менялась вторая стража, во дворец вошли друзья царя — Гефестион, Кратер, Кен, Неарх, Птолемей… Следом явились Леоннат и Фердикка. На всех в мерцании светильников тускло поблескивали военные доспехи и бряцали мечи.

Вокруг дворца стоял вооруженный караул. У всех выходов из лагеря стояли вооруженные отряды. Ни один человек не выйдет отсюда, чтобы отвезти Пармениону весть, что его сын арестован. Триста вооруженных воинов неслышно подошли и окружили дом Филоты, чтобы взять Филоту и привести на допрос к царю.

В доме было темно и тихо. Начальник отряда Аттарий постучался — никто не ответил. Встревоженный воин загрохал в дверь рукояткой меча. Никто не отозвался. Стали ломать двери.

Филота был дома. Он спал так крепко, что ничего не слышал, — сказалась бессонная ночь накануне и неразбавленное вино, которое он пил на царском пиру, обрадованный милостью царя. Филота не сразу понял, кто и зачем пришел к нему и кто осмелился его разбудить, сон еще туманил ему глаза. Внезапно его схватили за руки и заковали в цепи. Филота сразу очнулся и, увидев цепи на своих руках, понял, что все кончено.

— Жестокость врагов победила — о царь! — твое милосердие! — сказал он упавшим голосом.

И больше не произнес ни слова. Ему накинули на голову хламиду и повели во дворец.

Царские этеры, его ближайшие друзья, всю ночь допрашивали Филоту.

Александр ждал в соседнем покое. Он то ходил взад и вперед, то ложился. А потом вставал снова, мучимый тоской и видениями. Он слышал голос матери, неистовой Олимпиады, настойчиво и страстно заклинающей: «Убивай! Убивай! Их надо убивать!»

То возникало перед ним тело его отца, царя Филиппа, с кровавой раной в груди, и теплая кровь падала ему на руки с кинжала убийцы…

Ближайший его друг Филота, одаренный всеми милостями царя, замыслил его убить!

Иногда вдруг появлялась надежда. Может быть, Филота сможет оправдаться. И тогда все тяжкое отпадет. И все будет снова, как прежде, все, как прежде. Он и не знал до этой ночи, как хорошо было прежде…

Но этого не случилось. К утру вошел Гефестион и сказал, что они вырвали у Филоты признание.

— Вы знаете, как дружен был мой отец с военачальником Гегелохом, — сказал Филота, — я говорю о Гегелохе, погибшем в сражении. От него пошли все наши несчастья. Когда царь приказал почитать себя как сына Зевса, Гегелох сказал: «Неужели мы признаем царя, отказавшегося от своего отца Филиппа? Мы попали под власть тирана, невыносимую ни для богов, к которым он себя приравнивает, ни для людей, от которых он себя отделяет». Гегелох сказал, что, если мы решимся возглавить его замысел, он будет нашим ближайшим соучастником. Но моему отцу его план показался несвоевременным — еще был жив Дарий. Тогда убили бы Александра не для себя, а для Дария. Но когда Дария не будет, то в награду за убийство царя его убийцам достанется Азия и весь Восток. Этот план был принят и скреплен взаимными клятвами. О Димне же я ничего не знаю. Впрочем, теперь это для моей участи уже не имеет значения…