Феодора - Пол Уэллмен Страница 49

Однажды Феодора уже стала свидетельницей изгнания, когда жертвой его была другая женщина. Обстоятельства ее собственного преступления были неизмеримо более серьезными, чем те, с которыми пришлось столкнуться Македонии. Только в одном отношении у нее было преимущество — ее не насиловала солдатня. Но за это она должна была благодарить извращенное тщеславие Экебола. Поскольку она принадлежала ему, наместник считал нецелесообразным позволять другим мужчинам развлекаться с ней. Это спасло ее от тяжкого и постыдного надругательства.

На этом преимущества и заканчивались. У нее самой не было другой маленькой Феодоры, чтобы сказать слова утешения или просто подарить ожерелье. Все обстояло гораздо хуже. Она была выслана без промедления, в единственном грубом холщовом платье, к самой дальней границе цивилизации, лежащей за городом Арсиноя. Ей было приказано отправляться в одиночку в дикую ливийскую пустыню.

Позади нее остались последние оливковые рощи и крохотные орошаемые поля самого отдаленного поселения Киренаики. Перед Феодорой простиралась обнаженная и грозная в своей бесплодности величайшая пустыня мира.

Экебол не проявил ни на драхму милосердия. Это не было обычным изгнанием. Ее можно было посадить на корабль, готовый к отплытию, или каким-то другим образом дать ей шанс выжить. Вместо этого она была обречена на ужасную участь: смерть от истощения, жажды и немилосердно палящего солнца.

Даже солдаты, огрубевшие за годы службы в империи, с жалостью смотрели на одинокую фигурку, двигавшуюся среди горячих скал, засыпанных песками равнин, черных, разрушенных солнцем выходов вулканической лавы.

Поглощенная своим несчастьем, Феодора сперва не обращала внимания на окрестности. Она ни слова не сказала Экеболу о своем положении, а раб, очевидно, даже под пыткой не сознался в этом. Кто был отцом ее ребенка — она не знала и, возможно, никогда не узнает. Но она была убеждена, что ни за что не доставила бы удовольствия этому тирийскому скорпиону узнать о ее самой сокровенной тайне.

Итак, она шла в одиночестве по пустынной каменистой дороге, ощущая усталость и слабость и чувствуя, как слезы наполняют ее глаза и бегут по щекам. Но после того, как слезы кончились, она стала смотреть вперед и больше ни разу не оглянулась.

Впервые в жизни она столкнулась с настоящей пустыней. Живя в Киренаике, она все эти месяцы провела, фактически не покидая дворца. Со слов других людей, пустыня представлялась ей плоской, бескрайней и состоящей из сплошного желтого песка. Но вместо этого она видела высокие плоскогорья, широкие равнины, покрытые окатанной галькой, и отдельные глыбы, которые лежали здесь еще с тех времен, когда на месте пустыни плескалось море, фантастические утесы и голые пики вдалеке — и все это в диких и ярких красках, не знающих полутонов.

Под ее сандалиями стелилась караванная тропа, тысячелетняя магистраль через пустыню, обрамленная выбеленными солнцем останками лошадей и верблюдов. Казалось, все эти животные погибли в одно мгновение, хотя на самом деле это была записная книжка смерти за многие столетия.

Феодора продолжала свой путь. Через час после того, как караванный путь обогнул подножие диких вулканических нагромождений и начал виться по дну глубокого ущелья среди крутых откосов, жар, отражаемый ими, стал невыносимым. Вокруг исчезли всякие признаки жизни.

Она была одна и близилась к смерти. Воины разрешили ей надеть сандалии, иначе ноги ее были бы изодраны в клочья острыми камнями. Из лоскута своей грубой одежды она сделала подобие покрывала и поддерживала его руками над головой, хотя от усталости не раз роняла его.

Медленно и неумолимо жажда охватывала все ее существо. Сначала это была обыкновенная сухость во рту, на языке и в горле, мучительная, но терпимая. Затем она проникла в тело, охватила все тело, все мягкие ткани — будто гигантский вампир высасывал из нее все соки. И наконец она почувствовала, как сами кости стали терзаться свирепой жаждой влаги.

Она больше не плакала: она не могла себе позволить терять жидкость.

На второй день около полудня она услышала позади голоса людей и рев верблюдов. Она тотчас опустилась на скалу, хотя та и была раскаленной, и стала ждать.

Это мог быть только караван. Впервые у нее вспыхнула надежда. Может быть, эти люди дадут ей напиться, но возможно и большее — они отвезут ее туда, где она сможет укрыться…

Дно ущелья, где она находилась, было покрыто песком и камнями, среди которых попадались колючие пустынные растения. Феодора видела, как караван обогнул скалу и оказался весь перед ней. Он был невелик, не более двадцати верблюдов, большинство из которых были навьючены товарами, а два или три несли на себе вооруженных людей.

Теперь Феодора сбросила с головы покрывало и слегка взбила волосы. Она была грязной и изможденной, но надеялась, что не совсем утратила привлекательность. Когда караван приблизился, ей даже удалось изобразить на лице улыбку.

Наконец первые верблюды поравнялись с ней. Они цепочкой двигались мимо, но ни один из погонщиков даже не взглянул на нее, словно она была прозрачна для зрения.

Только верблюды чуяли ее. Один или два повернули к ней свои уродливые головы. Но люди смотрели вперед.

Она вскочила на ноги. Это было страшно. Эти люди ехали мимо, не произнося ни слова. В неистовстве она побежала за ними, спотыкаясь о камни и крича.

В ее голосе звучали отчаянная мольба и страдание. Она обещала все, что имела: себя саму, свое тело…

Не пробежав и стадии, она споткнулась и упала, распростершись на каменистой дороге. Там, почти утратив сознание, она пролежала какое-то время.

Когда она с трудом подняла голову, караван уже скрылся из виду. Последний из вереницы верблюдов поднялся на возвышенность и наконец исчез. Никто даже не обернулся.

Она собрала силы и поднялась на ноги. Ее душили сухие рыдания. Только теперь она постигла всю глубину ненависти, которую испытывал к ней Экебол. Эта ненависть простиралась даже в пустыню. Немилость наместни. ка была обещана всякому, кто поможет или даже заговорит с Феодорой, повстречав ее на караванной тропе. Более того, были посланы вперед вестники, чтобы предупредить о том же караваны, шедшие с другого края пустыни. Она должна была умереть, умереть в муках от истощения и жажды.

Время шло, и рыдания девушки прекратились. Спотыкаясь, она снова двинулась вперед. Инстинкт подсказывал ей, что необходимо беречь голову, хотя ткань на лице душила ее и делала наполовину слепой.

Проходили часы. Медленно садилось солнце, но жара только усиливалась и становилась еще более гнетущей. Феодора все еще шла вперед.

День умирал. В ее мозгу билась смутная мысль — может быть,