Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 49

– Хватит, доктор! – едва сдерживаясь, произнес капитан. – Позже мы вернемся к этому разговору. Сейчас, простите, некогда! Идите, господин Иванов! И никаких этих ваших «осмотров» через решетку! Понятно вам? Хотите вы того или нет, но двери в оба арестантских отделения будут отперты! Ступайте!

Иванов пожал плечами, снял и снова надел пенсне, потоптался рядом с капитаном, словно ожидая, что тот передумает. Однако Кази подчеркнуто отвернулся от доктора, и тому ничего не оставалось, как идти.

– Да, вот еще что, господин доктор!

Иванов резко остановился и глянул на капитана так просительно-жалко, что того даже передернуло.

– Я не советую слишком рьяно начать разоблачать в нынешней обстановке «симулянтов», – многозначительно завершил разговор Кази. – А то, знаете, до меня уже доходили жалобы. Не дай вам Бог, чтобы они получили фактические подтверждения, доктор…

Иванов открыл было рот, но капитан уже отвернулся от него. Потоптавшись, доктор оскорблено пожал плечами и вышел.

– Каков негодяй! – капитан возбужденно покрутил шеей в тесном воротничке. – Вот как, батенька, большая беда людей проверяет, а? Впрочем, меня еще тот одесский доктор – ну, старичок, из евреев, помните? – предупреждал относительно настроений и компетентности нашего эскулапа. Вот уж не знаю, что хуже – то, что господин доктор не считает каторжников за людей или не в состоянии увидеть признаки болезни, поставить верный диагноз… Впрочем, старпом, черт с ним! Позже разберемся и с ним, пока не до этого!

* * *

Очередная остановка парохода сама по себе поначалу не вызвала в арестантском трюме «Нижнего Новгорода» беспокойства. Гораздо большие опасения одуревшие от жары каторжане высказали стремительно наступившей средь бела дня темноте. Успевшие занять места у иллюминаторов напрасно силились разобрать в закрывшей свет мгле хоть что-нибудь – и не видели даже волн в двух саженях.

Посыпались предположения о нежданной мгле – поначалу грубовато-шутливые, маскирующие испуг. Однако вслед за остановкой парохода палуба перестала вибрировать от ставшей привычной работы машины. А мгновением позже ревущий звук сбрасываемого в машинном отделении пара убедил всех, что с пароходом случилась какая-то беда.

Люди замолчали, переглядываясь в неверном тусклом свете фонарей, днем через один, как обычно, погашенным.

В довершение ко всему заревел басовитый гудок парохода – раз, другой, третий… Пароход ревел, словно раненый зверь – монотонно, хрипло, отчаянно. Тут уже и самые завзятые игроки побросали свои карты. Каторжники отхлынули от иллюминаторов и кинулись с расспросами к единственному, кто мог сейчас объяснить и успокоить – к караульному в длинном коридоре между решетчатыми стенами отделений.

Однако караульный, и сам немало озадаченный, лишь задрал голову к квадрату люка над головой и вяло отмахивался от посыпавшихся вопросов: откуда ему здесь было знать, что случилось где-то наверху и в машинном отделении?

– Эй, малый! Нас что – поджарить решили тут?

– Пошто тилятор-то не вертится, мил-человек? Ты начальству-то доложи! Вишь, пот глаза уж выедает…

– Почему стоим, служба?

– Откель темень-то такая? День на дворе, а в окнах как у арапа в заде. Ох, грехи наши, грехи!

– Ребяты, а, може, нас прямо к преисподней подкатили, чтоб даром на Сакалин не возить…

– Господа арестанты, вы ж люди понимающие! – прорвало, наконец, караульного. – Ну как я начальству доложу, ежели мне пост покинуть никак невозможно? А вахлак наверху, верхний караульный, то есть, куда-то подевался. Подумайте сами, братцы!

– А нам како дело? Нет такого манифесту, чтоб, значить, невольных людёв травить! Пущай выпущают наверх, где дыхать есть возможность!

– Чичас всем калганом за решетку возьмемся, да сами выберемся! Тады уж не обессудь, служба! – не слишком шутливо пригрозили конвойному.

– Не шумите, братцы! Аврал, видать, – попробовал успокоить каторжников караульный и, задрав голову, закричал: – Эй, наверху, кто там есть? Что случилось-то?

Но в квадрате люка никто не появился. Прислушавшись и досадливо отмахиваясь от галдящих арестантов, конвойный все же сумел различить в перерывах между пароходными гудками трель боцманского рожка и топот бегущих ног.

Теперь беспокойство арестантов передалось и конвойному. Он знал, что по судовому расписанию на верхней палубе у люка в арестантский трюм должен неотлучно находиться вахтенный матрос. Да вот только что, минут пять назад, он заглядывал вниз и сообщил, что по курсу и по обе стороны до самого горизонта – стена плотного тумана.

– Куда он делся, чертяка? – пробурчал конвойный. Помедлив, он постучал увесистой связкой ключей по трубе, выходящей на верхнюю палубу.

За такую «музыку» вахтенный или любой оказавшийся поблизости офицер наверняка даст ему взбучку. Однако страх оказался сильнее устава службы, и караульный снова загромыхал ключами по трубе – уже в полную силу.

– Эй, наверху! Есть там хоть кто-нибудь? – кричал он. – Как службу несешь, оглоед! Бакланов считаешь?

И снова в люке никто не появился.

– Должно, учебный аврал, – попробовал схитрить конвойный. И обернулся к десяткам лиц, прилипших к решеткам. – Бывает на кораблях, братцы-арестанты! Должно, капитан решил проверить готовность команды к авралу и объявил тревогу. С него ведь тоже спрашивают…

Более ничего тревожного пока не происходило. Палуба под ногами не качалась и была ровной, запаха дыма от пожара (тьфу-тьфу-тьфу, сплюнул конвойный) не было. Необычным пока было только то, что лопасти огромного вентилятора, перемалывающего воздух на выходе из брезентового рукава, нынче вовсе остановились.

– Не дрейфь, публика! – крикнул арестантам сквозь их гомон и вопросы караульный. – Соображать надо: ежели бы что случилось, нас бы тут никак не обошли!

И снова караульный зашагал по коридору, досадливо шевеля лопатками под насквозь пропотевшей форменной блузой и с невольной завистью поглядывая на раздетых – иных и без исподнего! – арестантов.

– Хорошо вам, господа арестанты! – не удержался матрос. – Захотели – и хоть нагишом сидите… А тут единой пуговицы не расстегнешь, не положено! Сразу наряд внеочередной схватишь от начальства.

Всякий раз, приближаясь к той самой трубе, конвойный брякал об нее то ключами, то рукояткой штыка в ножнах у пояса. И всяких раз никто наверху не отзывался.

– Что-то больно долго твой верхний вахтенный где-то гуляет! – уже со злинкой в голосе загомонили арестанты.

– Нам тут что – от жары подыхать?!

– Зови начальство, служба! Хучь и тревогу подымай!

– А я не зову? – огрызался караульный. – Али ухи у всех позавесило, не слышите, какой я перезвон устроил? Ровно дьяк на колокольне, чес-слово.

– Сильнее шуми, стало быть, малахольный!

– А ты стрельни из ружья свово, служба! Враз прибегут, – посоветовали конвойному.

– Разуй глаза, дядя! Где ты у меня ружье видишь? Из штыка стрелять, по твоему? – парировал часовой. – И так шумлю, хотя за такие штуки по головке не гладют!