Михаил Попов - Темные воды Тибра Страница 5

Сулла же был нисколько не удивлен. Напротив, бросив чашу за правое плечо (тут же пойманную ловкими пальцами Метробия), он крикнул:

– Каково сказано, а, что бы ты мог ответить на такую речь, Луций Попилий Страбон?

Вскочил другой сенатор, поскользнулся на мокром мраморе и, растянувшись во весь рост, жалобно проблеял:

Женский рождается труд, урок ежедневный,и быстро крутится веретено в пальцах умелой руки;пряха поет, посвящая свой труд неустанной Минерве,туго натянутый край пряжи под гребнем звенит.

Хозяин наклонился к уху пропретора и со смехом сообщил:

– Сей муж одарен всего лишь одним отчетливым талантом – во всех комедиях нашей жизни он играет исключительно рогоносцев. Ненавидит женщин, посему почитает своим долгом восхвалять их словесно.

Подкравшись сзади к лежащему Страбону, банщик окатил его с размаху ледяной водой из огромной деревянной бадьи. Трагический визг рогоносца был покрыт волной всеобщего хохота.

Тут же, уже без приглашения хозяина, поднялся большой косматый детина, которому пристало не заседать в сенате, даже банном, а играть дикого, необузданного варвара в провинциальном театре. Он снял с головы мраморной Венеры вчерашний полуувядший венок, водрузил на свою бурно заросшую голову и закружился вокруг квадратного бассейна в импровизированном танце, то пародируя праздничный хоровод весталок, то сомнамбулический пляс впавшего в транс азиатского предсказателя. Это представление он сопровождал гнусавым, заунывным пением:

Просят, чтобы поплясал я,так вот начал я изящно,по-ученому: отличноионийский танец знаю.Надеваю плащ, игривоя вот этак выступаю.

Кричат, рукоплещут: сначала, еще раз!

– О, – давясь хохотом, говорил Сулла Публию Варинию, пребывавшему, несмотря на полдюжину опустошенных чаш, в отвратительном расположении духа, – поверь, это великий талант. Он диковат видом, выговор его еще отчасти варварский, но сколь одарено его сердце! Но пора кончать с этим комическим бесчинством. На место, Росций! Теперь мы дадим слово серьезному человеку. Перед нами сейчас выступит с речью проникновенной сама справедливость и неподкупность.

– Марк Порций Катон!

– Марк Порций Катон!!

– Марк Порций Катон!!!

Сенаторы гремели, наращивая мощь голосов. Где-то за занавесью ударили тамбурины, запели флейты, нервно рванулись арфические голоса.

– Но он же давно умер, – прошептал Публий Вариний, ни к кому, кроме себя, не обращаясь.

Из дальнего угла бальнеума появился высокий, худой, желтолицый старик с глубоко запавшими щеками. Этот облик, запечатленный в тибурском мраморе, бедный пропретор неоднократно видел на форуме. Любой ребенок в Риме знал, что Марк Порций Катон умер во времена далеких Пунических войн. Но вместе с тем он был здесь, грозным видом и взглядом доказывая факт своего теперешнего существования.

– Что ты нам поведаешь, о достойнейший, нам, своим ничтожным и распутным потомкам? – серьезно и благоговейно спросил Сулла. Эта неожиданная серьезность сильнее всего подействовала на сознание полупьяного пропретора. На секунду он подумал, что присутствует при обряде воскрешения из мертвых. Но почему в бане?! Почему именно этому бездельнику и пьянице даровано такое поразительное искусство?! Дальнейшие мысли сбитого с толку воина излагать и вовсе не имеет смысла, ибо они окончательно смешались.

Воскресшая совесть Рима тем временем заговорила:

– Прежде чем зарезать свинью, воскури ладан и соверши возлияние Янусу, Юпитеру, Юноне. Янусу предложи пирог с такими словами: «Отец Янус, подавая этот пирог, каковой подать тебе надлежит, усердно молю тебя, будь благ и милостив ко мне и детям моим, к дому и домочадцам моим». С такой же молитвой поднеси лепешки Юпитеру-громовержцу и Юноне. Заколов же преджертвенную свинью, вырежь из нее внутренности и к лепешкам жертвенным в честь Януса, Юпитера и Юноны присовокупи. Потом же принеси Церере внутренности и не забудь принести вина всем, в особенности же Церере.

– Всем, всем, всем вина! – воскликнул Сулла.

Забегали, засуетились прислужники, кто-то поскользнулся и разбил о край мраморного ложа амфору.

– А этому плетей! – все более входя в свою грозную роль, заявил Марк Порций Катон.

– Это жертвоприношение! – закричал тот, кого хозяин называл Росцием, и погрузил косматую физиономию в тускло-красную лужу.

– Он думает, что он Юпитер! – крикнул сенатор Страбон.

– Нет, он больше похож на прекрасную Юнону, – совершенно серьезно заявил Марк Порций Катон.

Перекрывая общий хохот сената, Сулла объявил, что назначает валяющегося в жертвенной луже Квинта Росция, архимима, многоженца, любителя юных фригийских мальчиков и кипрских вин, преджертвенной свиньей. Любой желающий может вспороть ему брюхо.

– А внутренности? – въедливо спросил вдруг сгорбившийся, превратившийся в пародию на старую сводню Марк Порций Катон.

– Церере! – прозвучало сразу несколько голосов.

Луций Корнелий Сулла вдруг сделался серьезен и сказал негромко, но так, что услышали все:

– Да, внутренности Церере. А мне… – Наступила замогильная тишина… И моему гостю Публию Варинию, высокому посланцу моего командира Гая Мария… – Сулла опять взял паузу. – …Коней.

Те, кто не вполне еще поверил, что Сулла уже перестал шутить, испустили по инерции несколько смешков.

– Мы немедленно скачем в Остию, мой дорогой Вариний. Ты хотел увидеть, в каком состоянии находится оснащенный мною флот, – и ты увидишь. – Пропретор изо всех сил старался собраться с мыслями и придать своему лицу подобающее выражение. Не совсем это у него получалось. – Кроме того, я не забыл, как тебе могло показаться, о приказе Мария, чтобы флот вышел в море сегодня. Вставай, мой дорогой Вариний, кони ждут нас.

Сулла аккуратно поставил нетронутую чашу вина на мраморную скамью и быстрым твердым шагом проследовал к выходу из бальнеума, поманил пальцем Марка Карму и на ходу сказал ему:

– Всю театральную шайку кормить и поить до вечера, после этого – всех вон. Не люблю бездарных актеров. Росцию дай немного денег.

– А этот странный посетитель? – осмелился напомнить секретарь. – В оспинах, немного похож на обезьяну…

– Если ему так хочется поговорить со мной, пусть отправляется следом. Позаботься, чтобы ему нашлось место на моем корабле.

Глава вторая

Югурта

107 г. до Р. X.

647 г. от основания Рима

Свадебный пир устроили во дворе старинной карфагенской усадьбы. Сложенные из местного серо-розового камня стены на удивление хорошо сохранились за те сто лет, в течение которых поместье находилось в запустении. Наспех сколоченные столы стояли по периметру двора, публика, восседавшая за ними, представляла собой более чем разношерстное собрание. Начать с того, что не все сидели. Сын непобедимого в своей неуловимости нумидийского царя Югурты, Оксинта, потребовал, чтобы ему и его друзьям поставили лежанки на римский манер. Он многократно бывал в великом и ненавидимом городе и усвоил многие привычки врагов своего африканского отечества. Он одевался как италийский офицер, был опоясан кавалерийским мечом римского образца, свободно владел латинской речью. Юноши из его окружения следовали своему вожаку, кто по соображениям идейным, кто опасался вызвать неудовольствие царского сына. Надо сказать, что сам Югурта, незаконнорожденный и одаренный сын Массиниссы, великого нумидийского царя и большого друга римского народа, не выказывал никакого определенного отношения к охватившей молодежь заморской моде. Когда этого требовали обстоятельства, он мог облачиться в виссоновую тогу и вести себя как патриций на форуме, в случае нужды легко менял облик, натягивал на себя кожаные гутульские штаны и раскрашивал лицо кабаньей кровью.