Вениамин Вахман - Проделки морского беса Страница 5

Елизар и Аким с любопытством глядели на проплывающую мимо каретных окон незнакомую страну. За городской околицей потянулась ровная, как тарелка, равнина. Только по краям дороги торчали могучие, очень старые, покореженные ветрами, словно уставшие от долгой жизни грабы и дубы. Лишь кое-где на межах между полями торчали чахлые кустики, обглоданные козами. По полям, там, где не было пашни или огорода, важно разгуливали тучные, круторогие коровы, охраняемые собаками.

Ехали быстро, хотя огромные колеса экипажа поворачивались словно неохотно и скрипели, точно жалуясь на непосильный труд. И лошади вразнобой стучали копытами, нагоняя сон.

Пассажиры в карете молчали. Голштинцы сперва пялили остекленелые, как видно с сильного перепоя, глаза, старались держаться перед русскими молодцевато, но медленное покачивание кареты скоро сморило их. Оба доблестных воина привалились друг к другу и захрапели. Датчанин не отставал: запрокинув назад голову, он храпел с присвистом, причмокивал и во сне что-то бормотал. Только граф сидел выпрямившись и неторопливо перебирал длинными, полуприкрытыми кружевом манжет пальцами кипарисовые четки. Даже издали от четок пахло чем-то пряным.

Елизар нет-нет да поглядывал на графа. С левой стороны груди у того орденская звезда какого-то иностранного ордена; рукоять шпаги тонкой работы. А примечательнее всего лицо дипломата. Таких лиц на Руси вроде бы и не встретишь. Лицо узкое, с длинным массивным подбородком, с ложбинкой посередине; губы тонкие, плотно сжатые, с пренебрежительно опущенными вниз уголками. Под носом усики, пробритые в ниточку сверху и снизу, топорщатся щеточкой. Концы усов напомажены, торчат кверху острыми иголочками. Нос крупный, горбатый, хищный, как клюв ястреба. Брови широкие, почти сходятся на переносице, а глаза небольшие, серые, с кремнистым блеском, взгляд острый. Но глаза граф прячет под полуприкрытыми веками. Высок или низок лоб, не поймешь: к самым бровям свисают кудряшки-букли от парика.

Матрозы, Иван и Тимофей, сидевшие снаружи, видно, заскучали, вполголоса затянули песню про родную сторону, да про луга и леса, да про зазнобушку, полонившую сердце молодецкое. Знатный иностранец пошевелил бровями, но ничего не сказал, только чуть быстрее стал перебирать свои четки.

Прошло еще полчаса. Голштинцы и датчанин храпели, граф кончил перебирать четки, спрятал их в карман, извлек из жилета золотые часы на золотой же цепи, отколупнул крышку, поглядел, который час, спрятал, достал другие часы, сверил с первыми.

Аким не выдержал, тяжело вздохнул — позавидовал. В Европах всякий знатный человек носит при себе не одну пару часов, потому что едины часы могут время неверно показывать, а коли имеешь две или три штуки, тут уж не ошибешься. А у них с Елизаром на двоих одни часы, да и не в золоте, а в свинцовом футляре; спрятаны в Елизаровом сундучке. И этих бы не было, кабы не морская служба. Попробуй добудь у нас в торговых рядах такие часики, как у этого графа! Ни за что не найдешь.

Карета продолжала так же быстро катиться вперед. Кучер изредка щелкал бичом, да мальчик почтальон иногда трубил, дразня любопытных собак. После этого овчарки долго заходились усердным лаем. Налетавший порывами с моря ветерок шелестел листвой придорожных деревьев.

Проехали несколько деревень. Деревни были чудные, не похожи на русские. Дома каменные, заборы тоже. Многие дома крыты черепицей, а у бедняков соломой, так же как на Руси, только солома добрая, не подгнившая и не раздерганная голодной скотиной. В последней деревне напоили лошадей, дали им отдых. Пассажиры вышли из кареты поразмять ноги.

— Как вам здесь живется? — снисходительно спросил граф у толстой немки в ушастом чепце, которая принесла крынку молока и кружки. — Солдаты не обижают?

Женщина вздохнула.

— И так и этак бывает, милостивый господин. Натерпелись немало. Не дай бог шведов или голштинцев. Цсе хватают, все крадут… *

Елизар взглянул на голштинских подлейтенантов. Те пили молоко, уписывали ломти хлеба и будто не слышали.

— Датчане-то иногда платят, — продолжала крестьянка. — Вот русские ничего не берут без спросу [3].

Подошел старик, снял рваную шляпу, издали стал кланяться. Потом опасливо спросил, отчего вчера учинилась такая страшная стрельба? Кто с кем сражался? Кто кого победил?

Граф не ответил, небрежно вернул глиняную кружку, швырнул на землю монетку. Крестьянка нагнулась, подняла, долго приседала, благодарила.

За деревней дорога стала хуже, вся в ухабинах. Карета заколыхалась, как на морских волнах, заскрипела, стекла задребезжали. Кучер поминутно щелкал бичом, покрикивал на лошадей. Въехали в лес, сразу стало темнее и прохладнее. Вдруг карета с ходу ткнулась в колдобину так, что под полом что-то хрястнуло. Матрозы соскочили с запяток, подсобили, колымага было выбралась из ямы и вдруг осела, завалилась одним углом.

— Выходите, господа! — закричал кучер. — Надо посмотреть, что случилось!

Случилось наихудшее из того, что могло случиться, — лопнула задняя ось. Дальше ехать было невозможно. Кучер глядел на сломанную ось, качал головой.

— Ай-яй-яй! Что мы будем делать, Ганс? Тут без кузнеца не обойтись.

Подросток почтальон решительно закинул свой рожок за спину.

— Может быть, сходить в деревню?

— В этой деревне кузнеца нет, — причитал кучер. — Надо идти в следующую…

— Нам недосуг ждать, — решил Елизар. — Придется идти пешим.

— Ясное дело, — согласился Аким.

Матрозы поспешно выгрузили багаж, сняли кушаки, прихватили за скобки сундучки, чтобы удобнее было нести. Стоявший неподалеку граф вдруг рывком скинул свой широкий плащ, свернул его, взял под мышку.

— Я с вами, господа, если вы не станете возражать, — обратился он к фенрихам. — Мое дело тоже не терпит отлагательства.

Молодые люди переглянулись.

— Так ведь идти немалое расстояние. Дай бог ночью добраться, — нерешительно сказал Аким. — Не лучше ли вам… abwarten… Обождать?

— Я хороший ходок, — усмехнулся граф. — Поверьте, лишний спутник, вернее, лишняя^'шпага и пара пистолетов при нынешних обстоятельствах не помешают.

Голштинцы и датчанин продолжали топтаться возле кареты.

— Мы, пожалуй, вернемся, — заявил датский капитан. — Я слишком дорого заплатил нашему королю за свой офицерский патент, ухнул на это почти все состояние, даже приданое сестры. Я не могу рисковать. Мне надо сначала дослужиться до командира роты, чтобы вернуть затраченные деньги…

— На солдатских харчах вернуть! — шепнул матроз Иван Тимофею. — Знаю я, как у немцев солдаты живут: хуже наших колодников в острогах.