Иван Дроздов - Горячая верста Страница 5

Последние фразы Бродова обескуражили Лаптева. На совещании металлургов он, Лаптев, от имени всего заводского коллектива дал слово вывести стан «2000» к Новому году на проектную мощность, а Бродов… публично заверяет в обратном… «Как он смеет расписываться за нас! Мы уже вплотную подошли к проектной отметке, а он… «не достигнет». К концу года–то… не достигнет!.. И обидные слова: «фоминские прожекты». Есть фоминские проекты, фоминское звено. А почему прожекты?..»

Лаптев вместе с другими спускался по мраморным лестницам — ученые шумели, размахивали руками, но он никого не видел, вспоминал туманную, уклончивую речь Бродова и понял, что Вадим не посмел пойти против течения. Он струсил. Да, да, струсил. «Он у них с ладони корм клюет!» — вспомнил Лаптев фразу соседа. И от изумления, от неожиданного открытия остановился. «С ладони?.. А что? Он может!.. Он тогда в воздушном бою вышел из–под огня не случайно. Трусость у него в характере. Со временем это качество развилось в нем и вот… Вот он каков, твой фронтовой друг, Вадим Бродов…»

Лаптев вышел на улицу. Порыв ветра распахнул полы его незастегнутого пальто. Он остановился, стал поспешно застегивать пуговицы. И тут в груди у него резануло — сильной болью. Павел сжался и так стоял с минуту; боль отхлынула так же быстро, как и подкатила. Он увидел вывеску: «Отделение связи». Зашел, взял бланк телеграммы и написал Бродову: «Ты сегодня снова струсил. Знай, я знаю это».

«Ты сегодня снова струсил. Знай, я знаю это». Подписи нет, но Вадим понял, кто мог так написать.

Павел Лаптев! Кто же другой? Конечно он!.. Хорошо, что хоть пометку сделал: «Вручить лично». С глазу на глаз правду лепит. Ну, характер!..

Помощник и секретарь доложили Вадиму: заходил, не хотел ждать, прошел в конференц–зал на Ученый совет. Павел все слышал и сделал свой вывод.

«Узнаю Павла — как всегда категоричен, рубит наотмашь… струсил». Мог бы наконец и забыть ту ужасную оплошность.

Вадим ехал на «Молот». «Волга» бесшумно тянула под колеса черную ленту дороги. Слева и справа проплывали дачные поселки, рощи, перелески. Затем пошел лес, лес. Пора осенняя, золотая. Вчера выпал вдруг преждевременный снег; мороз затянул лужицы непрочным голубым панцирем, а сегодня, как летом, сияло в небе солнце и лес неспешно, величаво разворачивал свои неяркие, неброские, но поражающие обилием цветов картины. Там матовым серебром заиграет березовая роща, тут бронзой отольют стволы сосен, а там зеленым дружным хороводом закружатся елки. А то вдруг набежит полумрак старых, сбросивших листву дубов, тополей, кленов… И дохнет холодным ветром. Бродов отстраняется от раскрытого окна.

Видения войны хлынули на него. Вспомнился бой в Сталинградском небе.

Фашистские бомбовозы стаями тянулись к городу на Волге. Они появлялись то над синевой левобережных лесов, то выползали из темно–бурых степных глубин правобережной стороны и шли с надсадным гулом к Мамаеву кургану, к заводам «Красный Октябрь», «Баррикады», Тракторному… Колонны «хенкелей», «юнкерсов» снижались над гладью реки, били из пушек по баржам, катерам, паромам. Стаями кружились вездесущие «мессеры». Наших ястребков в Сталинградском небе было мало. То здесь, то там торопко застучит дробь скорострельных пулеметов — потянется дымный шлейф от вражеского самолета… И снова ползут по небу самолеты со свастикой.

То было начало Сталинградской битвы.

Пока ещё редкие и небольшие полевые аэродромы работали едва ли не круглые сутки. Звено Лаптева не знало отдыха; по шесть раз в день поднимались в воздух.

В тот день к вечеру у летчиков выдался свободный час. Пообедав, они отдыхали на траве под крыльями своих ястребков. Командир звена тоже лежал на спине, прикрыв лицо шлемом. Наверное, в детстве он любил вот так же, подложив ладони под голову, полежать где–нибудь на лугу или на песке у реки. Он и теперь не казался взрослым, смотрел, не мигая, на облака, и в его синих глазах отражалась голубизна неба…

Вадим Бродов, ведомый Лаптева, лежал рядом с командиром. Тут же, неподалеку, примостился на снарядном ящике второй ведомый Лаптева Шота Гогуадзе. Он склонил над коленями смолисто–черную голову и что–то вычерчивал на полетной карте. Вадим дремал, когда в металлическом ящике полевой рации захрипело: — Ахтунг, ахтунг!.. В воздухе Иоган Клюгер, в воздухе Иоган Клюгер!..

Бродов поднялся на локти, огляделся. Возле радиста уже стояли Лаптев и Гогуадзе — смотрели в небо.

— Ты видишь Клюгера, командир? — спросил Бродов.

— Нет, не вижу, — Лаптев жадно вглядывался в небо.

Серебристо–белый «мессершмитт» с пламеннокрасными стрелами и ягуарами на фюзеляже в сопровождении двух истребителей появлялся в небе на многих фронтах. Он поднимался в воздух, когда небо было чистым, — вызывал на дуэль соперника и на глазах у всего фронта расстреливал. Разумеется, он был воздушный боец высокого класса. Но тут дело было не только в мастерстве летчика. Сила Клюгера заключалась и в самолете. Необычный был у него самолет. По особому заказу сделан для любимца фюрера. Стенки кабины и мотор этого самолета были покрыты тонкой броней. Пули не пробивали тонкую обшивку — отскакивали от брони, словно резиновые.

Клюгер охотился в небе Франции, Польши. Девяносто самолетов сбил в небе Западной Европы. А когда война перекинулась на нашу землю, Иоган Клюгер стал осторожнее. Только в редких случаях, на особо важных фронтах, поднимался в небо и, возрождая традиции древних рыцарских времен, звал противника на поединок. Наши летчики, понятное дело, в кусты никогда не прятались; взлетят на фанерных тихоходных самолетах, пустят раз–другой пулеметную очередь по серебристо–белому «мессершмитту», а Клюгер только посмеивается в ответ. Затем изловчится на боевом развороте… и на фюзеляже его самолета в тот же день полковой живописец прибавит ещё одну свастику — счет очередной жертвы Клюгера.

Наши летчики знали Клюгера. Знали и секрет его «непобедимости».

— Ахтунг, ахтунг!.. Иоган Клюгер в воздухе. Рус не надо бойса. Клюгер не будет убивайт сразу. Клюгер убивайт красиво.

В лиловой полосе степного заката Лаптев и Бродов почти одновременно увидели три самолета. И тотчас же Лаптев, а вслед за ним Бродов и Шота Гогуадзе на новеньких «мигах», которые не уступали в скорости «мессерам», взмыли в воздух. Лаптев атаковал головной фашистский самолет, тот увернулся, потерял высоту и очутился под самолетом Бродова.

Гитлеровец снизу полоснул из пулеметов по кабине Вадима. Пули вырвали кусок из правой плоскости. И Вадим растерялся: сбавил скорость, нырнул вниз и с минуту летел к земле, а когда опомнился, посмотрел вокруг и не увидел товарищей. Они были далеко, вели неравный бой с вражескими истребителями.