Бернард Корнуэлл - Хроники Артура Страница 50

Я ударил его. Не следовало бы проявлять свой норов, но гнев лишил меня разума и осторожности. Я угодил ему локтем в нос, рассек губу и опрокинул вместе со стулом. Он растянулся на полу и попытался ударить меня стулом, но не успел и размахнуться, как я отшвырнул стул ногой, рывком поднял принца, оттащил от стола и принялся бить головой о каменную колонну, упершись коленом ему в пах. Мать его закричала, а король Бан и его поэтические гости просто смотрели на меня, разинув рты. Первым опомнился стражник в белом плаще. Он приставил мне к горлу острие своего копья.

— Убери, — сквозь зубы прошипел я стражнику, — или ты — мертвец.

Он отдернул копье.

— Кто я, лорд принц? — спросил я Ланселота.

— Мальчишка! — выкрикнул он.

Я сжал его горло согнутой рукой, почти придушив. Он брыкался, вертелся, но высвободиться не мог.

— Кто я, лорд принц? — спросил я снова.

— Мальчишка, — прохрипел он.

На плечо мне легла чья-то рука. Я обернулся и увидел белокурого человека, моего ровесника, улыбавшегося мне. Он сидел на противоположном конце стола, и я решил, что это один из поэтов, но, вероятно, ошибся.

— У меня давно чесались руки сделать то, на что решился ты, — сказал молодой человек, — но если хочешь, чтобы мой брат перестал оскорблять тебя, придется его убить, и тогда во имя чести семьи мне придется убить тебя, а я бы этого не желал.

Я убрал руку с горла Ланселота. Несколько секунд он стоял, пытаясь продышаться, затем помотал головой, плюнул в меня и медленно пошел к столу. Из носа у него текла кровь, губы вспухли, а тщательно уложенные напомаженные волосы висели лохмами. Его брат, казалось, получил удовольствие от нашей драки.

— Я — Галахад, — сказал он, — и рад встрече с Дерфелем Кадарном.

Я поблагодарил его, заставил себя пересечь зал, подойти к стулу короля Бана и, несмотря на его нелюбовь к принятому при дворах королей изъявлению почтения, опустился на колени.

— За оскорбление твоего дома, лорд король, — сказал я, — винюсь, прошу прощения и готов нести наказание.

— Наказание? — поднял брови Бан. — Не говори глупостей. Это просто вино. Слишком много вина. Следует разбавлять вино водой, как это делали римляне, так, отец Кельвин?

— Странный обычай, — пробормотал старый священник.

— И речи нет о наказании, Дерфель, — сказал Бан. — Встань. Терпеть не могу, когда передо мной стоят на коленях. И что за обида? Подумаешь! Просто ты вспыльчивый, любишь поспорить. И я люблю спор, правда, отец Кельвин? Ужин без спора — как день без поэзии. — Король не обратил внимания на ехидное замечание священника, что такой день был бы благословенным. — И мой сын Ланселот тоже несдержанный. У него сердце воина, но душа поэта, а это, скажу тебе, горючая смесь. Садись и ешь.

Король Бан был щедрым повелителем, однако, заметил я, королева Элейна была не очень-то довольна его решением. Обычно гладкое моложавое лицо этой седовласой женщины хранило безмятежное спокойствие, но сейчас королева хмуро посмотрела на меня и сердито спросила:

— Неужто все думнонийские воины так дурно воспитаны?

— А ты бы хотела, чтобы воины были придворными шаркунами? — резко возразил Кельвин. — Может быть, пошлешь своих драгоценных поэтов убивать франков? Никто же не считает, что они должны этим заниматься, хотя, по-моему, меч мечтам не помеха.

Он усмехнулся, а три сидевших рядом поэта презрительно пожали плечами. Кельвин каким-то образом умудрялся обойти запрет в Инис Требсе на все неказистое и некрасивое. Без просторного плаща и скрывавшего лицо капюшона священник оказался на удивление уродливым. Единственный глаз светился острым, пронзительным огнем, другой скрывала засаленная повязка. Узкогубый рот постоянно кривился презрением и недовольством. Длинные нечесаные волосы обрамляли неровно выбритую тонзуру, из-под грязной всклокоченной бороды на впалой груди едва виднелся грубо вырезанный деревянный крест. Тело Кельвина было словно перекручено и обезображено вздыбившимся горбом. Серая кошка, которая в библиотеке висела у него на шее, сейчас свернулась клубком на коленях и хрустела объедками омара.

— Сядешь рядом со мной на другом конце стола, — сказал Галахад. — И не вини себя.

— Но я и впрямь виноват. Мне надо было сдержаться.

— Мой брат, — проговорил Галахад, когда мы наконец уселись за стол, — вернее, мой почти брат обожает доводить людей до бешенства. Это его развлекает, тем более что не каждый решится дать ему отпор, потому что он наследник и когда-нибудь, заняв королевский трон, станет владеть жизнью и смертью своих подданных. Но ты дал ему достойный отпор.

— Но вел себя недостойно.

— Ладно, не будем спорить. Но сегодня вечером я провожу тебя на берег.

— Вечером? — удивился я.

— Мой брат не прощает обид, — тихо проговорил Галахад. — Не желаешь ли получить во сне нож под ребро? Если бы я был на твоем месте, Дерфель, то переночевал бы на берегу среди своих.

Я кинул взгляд на противоположный край стола, где мать утешала мрачного красавца Ланселота, прикладывая к его окровавленной щеке смоченную в вине салфетку.

— Но почему почти брат? — спросил я Галахада.

— Я был рожден любовницей короля, а не его женой. — Галахад склонился ко мне и шепотом добавил: — Но отец благосклонен ко мне и велит называть меня принцем.

А король Бан уже толковал с отцом Кельвином о каком-то неясном месте в христианском писании. Бан говорил с мягкой любезностью, а Кельвин с ядовитой ухмылкой так и выплевывал оскорбления, но при этом и тот и другой получали явное удовольствие.

— Твой отец утверждал, что ты и Ланселот — оба воины, — заметил я, желая сделать Галахаду приятное.

— Оба? — рассмеялся он. — Мой дорогой брат нанимает поэтов и бардов петь ему хвалу как величайшему воину Арморики, но я еще ни разу не видел его в линии щитов.

— Зато я должен биться за его будущее наследство, — кисло улыбнулся я.

— Королевство уже потеряно, — неожиданно легко признался Галахад. — Отец тратил деньги на всевозможные постройки, покупку манускриптов, но не на солдат. Кроме того, мы здесь на острове так отделены от всей страны, что наши люди скорее отступят к Броселианду, чем позовут нас на помощь. Франки везде берут верх. Так что твоя забота, Дерфель, поберечься и живым добраться домой.

— Ты считаешь, что нам не надо биться с франками? — тихо спросил я.

— Я считаю, что война проиграна, но ты ведь поклялся Артуру биться до конца. Мне же сдается, что время жизни Инис Требса не дольше мгновенной вспышки света в темноте. Я пытался уговорить отца отослать библиотеку в Британию, но он скорее даст отсечь себе голову. И все же, думаю, ему это придется сделать. А теперь, — он отодвинул свой позолоченный стул, — нам пора уходить. Прежде, — шепнул он, — чем эти fill начнут декламировать. Если, конечно, тебя не привлекают стишки о лунном луче, скользящем по краешку тростниковой кровати.

Я встал и стукнул по столу рукояткой специального ножа для еды, которые король Бан велел положить перед каждым гостем. Теперь эти гости глазели на меня с явным беспокойством.

— Должен извиниться, — сказал я, — не только перед всеми вами, но и перед лордом Ланселотом. Такой великий воин, как он, заслуживает лучшей компании за ужином. А теперь я, простите меня, иду спать.

Ланселот ничего не ответил. Король Бан благосклонно улыбнулся, а королева Элейна смотрела с откровенной неприязнью. Галахад торопливо повел меня сначала в ту комнату, где лежали моя одежда и оружие, а затем по освещенной кострами набережной зашагал к ждавшей меня лодке. Он швырнул в лодку мешок, который нес на плече. В мешке что-то звякнуло.

— Что это? — спросил я.

— Мое оружие и доспехи, — ответил Галахад. Он отвязал носовой фал лодки и легко вскочил в нее. — Я еду с тобой.

Лодка под надувшимся парусом неслышно скользила по воде, удаляясь от набережной. Тихая вода рябила у носа нашего суденышка, а когда мы вышли из бухты, гуляющие по морю волны начали бить в борта, раскачивая его. Галахад скинул тогу и приладил на себе военные доспехи, а я не отрывал глаз от парящего на вершине холма дворца. Он висел в небе, как небесный корабль, плывущий в облаках, или, может быть, сошедшая на землю звезда. Волшебный город, где правят прекрасные король и королева, где поют поэты, где старики могут спокойно рассуждать о размахе крыльев ангелов. Он был так красив, Инис Требс, так невероятно красив!

И обречен на гибель, если мы его не спасем.

* * *

Два года мы бились. Два года стойкости вопреки всем раздорам и сварам. Два года блеска и мерзости. Два года убийств, пиров, сломанных мечей и раздробленных щитов, побед и смертей. И за все эти долгие месяцы, во всех этих жарких битвах, когда смельчаки захлебывались кровью, а самые обычные люди свершали то, о чем и помыслить не могли, я ни разу не видел Ланселота. Но вопреки всему поэты воспевали его, называя героем Беноика, воином из воинов, храбрецом из храбрецов. Льстецы повсюду твердили, что защита Беноика — дело рук Ланселота. Не я, оказывается, бился насмерть, не Галахад, не Кулух, а именно Ланселот. А он на самом деле проводил все время, валяясь в кровати и требуя, чтобы мать приносила ему вина и меда.