Вера Хенриксен - Сага о королевах Страница 50

— Ты можешь переубедить его, если только захочешь. Или думаешь, мне не известно, что ты способна обвести вокруг пальца кого угодно?

— А стоит ли просить Эмунда о помощи? Ни одна дружина не сможет вернуть тебе страну, в которой у тебя столько врагов.

Конунг ничего на это не ответил, а потом неожиданно сказал:

— Ты так горевала по Эрлингу Скьяльгссону. Не думаю, чтобы ты пролила хоть одну слезинку над моим телом!

— Может, и нет, — ответила я.

Тогда он не выдержал:

— За что ты так меня ненавидишь?

Я не стала пересказывать ему все свои обиды, а просто промолчала.

Олав тоже лежал в молчании. Я слышала, как он несколько раз сглотнул, и поняла, что он борется с собой.

— Ты хочешь сказать, что я трус, что я боюсь тебя? — наконец проговорил он.

— Я бы предпочла иметь мужем труса, но не насильника!

— Но с той ночи прошло много времени!

— Да, — только и ответила я.

Мы лежали в темноте и молчали. Я чувствовала себя израненным дубом, который изо всех сил пытается пустить новые побеги. Но если это захотел бы сделать конунг, то ему пришлось бы еще тяжелее — он был трухлявым пнем.

— Я тебя действительно ненавидела, — сказала я, — но сейчас все может измениться.

— Может, сейчас я не достоин даже твоей ненависти, — с горечью ответил конунг.

Я почувствовала к нему жалость. Мне захотелось его утешить, приласкать, как маленького ребенка.

Мне раньше приходилось испытывать те же чувства — но я боялась. Сейчас мне бояться было нечего. Я могла уехать в Свитьод или в собственную усадьбу в Ёталанде хоть завтра и жить, как мне захочется. А Олав мог отправляться на все четыре стороны.

Сначала я не могла заставить себя прикоснуться к конунгу.

Но жалость победила — он стал для меня живым человеком. Я перестала думать о нем как о правителе Норвегии.

Я еще чуть-чуть помедлила, а потом протянула руку и погладила Олава по волосам.

— Астрид, — прошептал он, — я не знаю, могу ли…

Он замолчал.

— Тебе не надо ничего доказывать, — ответила я.

— Что?

— Тебе не надо доказывать, что ты мужчина. Я и так знаю это.

Тогда он обнял меня и прижался к груди лицом.

Я гладила его по волосам. Он немного повернул голову — я тоже боялась, что он задохнется.

— Это правда, что ты меня не ненавидишь?

— Я не могу тебя ненавидеть, когда ты добр со мной, — ответила я.

— Альвхильд…— Он замолчал. Похоже, он думал, что не стоит говорить о ней в такой момент.

— Так что Альвхильд? — спросила я.

— Ей нравилось, когда я был груб с ней в постели.

— Но не мне, — с содроганием ответила я.

Он перевернулся на спину и осторожно погладил меня по щеке. Раньше такого никогда не случалось.

И неожиданно конунг спросил:

— А что ты скажешь, если узнаешь, что я тоскую по миру и спокойствию? Что я даже рад, что борьба завершена?

Я вспомнила слова Сигвата. Но скальд говорил о мире после победы. Слова же Олава были сейчас о другом. И еще я вспомнила борьбу епископа Сигурда с Олавом и сказала:

— Я могу только ответить — Господь благословит тебя!

— Аста, моя мать, всегда говорила о мести. Она хотела, чтобы я стал великим воином, подталкивала меня к сражениям. Мне казалось, что все женщины похожи на нее. А ты?

— Я видела, как стремление к власти разрушает людей.

Он вздохнул от облегчения. Вскоре он уже спал, положив мне голову на плечо.

Но на следующее утро Олав был очень задумчив. Вскоре я заметила, что Олав Альв Гейрстадира по-прежнему жив. Но зато сын Харальда Гренландца почти исчез. Ему уже нечего было бояться потери власти.

Настоящую ненависть во мне в ту зиму вызывал только Тормод Скальд Черных Бровей. Каждый раз, когда мне удавалось отвлечь конунга от мыслей о битве и мести, скальд вновь напоминал ему о них. Мне кажется, он, как и я, чувствовал, что между нами идет борьба за расположение и любовь конунга. Тормод слагал в то время очень злые висы о женщинах, их непостоянстве и предательстве.

И тем не менее, думаю, мне бы удалось победить в этом соревновании, если бы конунг не допустил ошибку.

В один из дней он захотел меня как женщину. И хотя мне в свое время очень хотелось этого, я воспротивилась. Он больше не волновал меня.

Я попросила Олава подождать и дать мне время.

Он ничего не ответил.

Наступила весна. Олав стал поговаривать о том, чтобы продолжить поездку. Он хотел отправиться в Гардарики к князю Ярославу, за которым была замужем моя сестра Ингигерд.

Я спросила, не можем ли мы остаться в Норвегии. Ведь теперь нам не нужна была большая дружина, и мы могли прожить на доходы с моих усадьб в Швеции.

Конунг решительно отказал.

Мне совсем не нравилась возможность жить в Гардарики, пользуясь добротой князя Ярослава и Ингигерд. Об этом я и сказала Олаву.

Он ответил:

— Я лучше соглашусь жить на их подачки, чем быть зависимым от тебя.

Тормод узнал о нашем разговоре и стал изо всех сил подстрекать Олава поехать в Гардарики.

Конунг послушался и уехал. С ним отправилась вся свита — за исключением Гримкеля, которого конунг отослал в Норвегию. Магнуса он тоже взял с собой. И мне нечего было возразить Олаву, хотя я и любила Магнуса как своего собственного сына. Ульвхильд осталась со мной.

До самого последнего дня я надеялась, что конунг передумает.

При расставании я сказала, что буду ждать его возвращения. И не дожидаясь просьбы, обещала поговорить о нем с Эмундом.

Я заехала к Эмунду по дороге в усадьбу. И ты, Эгиль, приехал ко мне и служил верой и правдой все эти годы. Ты очень помог мне.

В ту осень ко мне приехал и епископ Сигурд…

Астрид замолчала — у нее вновь начался приступ кашля. Через некоторое время она смогла произнести:

— Не могли бы вы, если вы, конечно, хотите, подождать меня в палатах, пока я не буду в состоянии продолжить рассказ, даже если мне придется рассказывать ночью?

Я лег спать, не раздеваясь. И я настолько устал после предыдущей бессонной ночи, что сразу уснул.

Я проснулся только утром и вышел в зал. Гуннхильд тоже была на ногах.

— Астрид проснулась. Она спала этой ночью и чувствует себя намного лучше.

— Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет.

— А Рудольф ее уже причащал?

— Нет, он считает, что у нас еще есть время.

Мне показалось, что он слишком затягивает отпущение грехов. Но я понимал, что он хочет сначала дослушать рассказ королевы Астрид до конца, а потом потребовать от нее покаяния. И тогда он собирался причастить ее — после отпущения грехов. Он использовал свою власть, и мне это было не по душе. Но по церковным законам я не мог причащать в чужой стране. Единственным исключением могло быть отпущение грехов, но только в том случае, если рядом не было другого священника.