Дмитрий Федотов - Однажды в Париже Страница 50

— Ах ты, прохиндей! — снова раздалось с улицы. — Ну, пеняй на себя!..

В ту же секунду приличный кусок подмерзшего навоза угодил юному эпикурейцу Пьеру прямо в лоб. Это было настолько неожиданно и подло, что Планше выронил булку да вдобавок окатил себя горячим вином и едва не свалился с подоконника наружу. Задохнувшись от обиды и возмущения, он глянул вниз и… увидел вчерашнего собутыльника хозяина — этого подозрительного монаха-капуцина, больше похожего на разбойника в рясе. «Разбойник и есть!» — пронеслось в голове.

— Ах ты, мерзавец! — рявкнул Планше и запустил кружкой в обидчика.

Тот ловко увернулся и в свою очередь метнул в Пьера новый кусок навоза. Но теперь Планше был настороже — «снаряд» благополучно влетел в комнату и разбился о стену, аккурат над кроватью д’Артаньяна, усеяв ее мелкими вонючими крошками. Пьер оглянулся в поисках предмета, пригодного для метания, и тут же третий кусок навоза поразил его в ухо.

— А-а, негодяй! Я убью тебя! — заорал вне себя оскорбленный сын Прованса и бросился к выходу. По дороге ему попалась под руку метла, и с ней наперевес, как с копьем, Пьер выскочил на улицу.

Монах, оказывается, и не подумал убежать. Он стоял напротив дома, прислонившись к пустой телеге, сложив на груди руки, и насвистывал какой-то мотивчик. Планше издал утробный рев, словно бык во время гона, и кинулся в атаку, целясь метлой в ухмыляющуюся бритую физиономию. Он хорошо разогнался, он был уверен, что поразит врага если не насмерть, то уж точно до бессознательного состояния. Но вместо этого ударил в пустоту. Более того, некая сила оторвала бедного Пьера от земли, крепко прихватив за шиворот и штаны, и не успел Планше опомниться, как перелетел через телегу и рухнул на какие-то мешки, наваленные возле стены дома. Метла сломалась о ту же стену, и теперь вместо грозного оружия у Пьера в руках остался жалкий обломок не длиннее пары футов.

Позади раздался хохот в несколько глоток. Оказывается, нашлись свидетели позора Планше. Теперь весь околоток будет месяц судачить, пересказывая на все лады, как Пьер летал через телегу и сколько синяков ему наставил бродячий монах.

Кровь ударила Планше в голову. Он вскочил, обежал телегу и бросился на обидчика просто с голыми кулаками, молча, горя желанием поквитаться за свой позор. Вообще, Пьер умел драться с детства, и дрался неплохо. Поэтому он не сомневался, что одолеет тощего монаха. Не тут-то было! Капуцин легко увернулся и от первого, и от второго размашистых ударов Планше, а затем вдруг присел и резко подсек его под пятку ногой. Земля вывернулась из-под бедняги, и Пьер со всего маха грохнулся навзничь в мартовскую уличную грязь. А монах тут же наступил ему стоптанной сандалией на грудь и прижал неожиданно сильно.

— Сдаешься, толстяк?

Голос его, против ожидания, не был злым или грозным — в нем явно слышалась насмешка и… сочувствие? Планше растерялся, несмотря на свое унизительное положение, и только молча кивнул. Капуцин сразу убрал ногу и протянул ему руку. Пьер помедлил секунду, но все же принял помощь. Рука у монаха оказалась неожиданно сильной и жилистой.

— Пошли в дом, — буркнул Планше, стараясь не смотреть на улюлюкающих ротозеев, окруживших место «сражения».

— Тебе нужно помыться и переодеться, — дружелюбно сказал капуцин. — А я пойду — у меня дела. Когда вернется месье д’Артаньян, передай, что Паскаль будет ждать его в трактире «Быстрая лань», что с северной стороны Большого рынка, после вечерни. Паскаль — это я.

— Ладно. Передам… Не мог, что ли, сразу толком объяснить?

— А ты не зли незнакомых людей. Не то в следующий раз можешь действительно нарваться на неприятности.

— Но ты же сам первый начал!

— А ты даже не посмотрел, кто тебя окликает… Это — гордыня, сын мой! Самый страшный из семи грехов…

Монах ушел, а Пьер, ругаясь и кряхтя, принялся приводить себя и комнату в порядок — пока дрался с капуцином, навоз на кровати растаял и впитался в постель. Не приведи Господь, если господин д’Артаньян его учует, Планше точно головы не сносить!

А господин д’Артаньян прекрасно провел обеденное — и даже послеобеденное! — время в обществе очаровательной мадемуазель Жаклин. Правда, в присутствии ее кормилицы Эмилии — дамы чопорной и бдительной. Будучи воспитанной в строгости и богобоязненности, Эмилия не вмешивалась в беседу молодых людей, даже не особо прислушивалась к ним, заняв удобную для наблюдения позицию — в углу у дальнего окна гостиной. Она воспользовалась ситуацией и посвятила все время визита молодого дворянина своему давнему увлечению — вышиванию гладью сцен из Святого Писания. А ее воспитанница без умолку развлекала гостя, то декламируя ему строгий сонет Малерба[21], то читая с ним по ролям новую поэму-бурлеск «Смехотворный Рим» сеньора де Сент-Амана[22]..

Смешные стихи Эмилии не понравились, фривольности и пикантности ее раздражали. А тут еще вовремя заглянула служанка, вызвала кормилицу из гостиной. Выйдя, Эмилия оставила дверь приоткрытой — на всякий случай, чтобы хозяйка не слишком давала себе волю.

Оказалось, в дом вошла уличная торговка со своими корзинками, предлагавшая мотки шелковых нитей для вышивания, недорогие кружева, ленты самых модных цветов и чулки — простые нитяные и шелковые. Были у нее и бумажки с модными узорами.

Пока Эмилия, присев возле окошка, изучала все это богатство, торговка — высокая синеглазая брюнетка — оказалась возле ведущих в гостиную дверей.

Там молодые люди веселились от души, попивая душистый шоколад и комментируя особенно удачные места поэмы. Радуясь отсутствию бдительной дуэньи, д’Артаньян подвигался все ближе к мадемуазель Жаклин. Наконец он даже взял девушку за руку, и она совершенно не возражала.

Белый котенок, любимчик Жаклин, привлеченный игрой пальцев, прыгнул к ней на колени.

— Очаровательное создание, — сказал д’Артаньян. — Сидит дома, никто на него не покушается, в политику он не вмешивается. И забот с ним меньше, чем с котами его преосвященства.

— А что случилось с котами его преосвященства?

— Одного украли. Кто и зачем — одному Богу ведомо. А кот какой-то экзотической породы, другого такого в Париже нет…

— Красивый? — с интересом уточнила Жаклин.

— Огромный, пушистый, серый… — Д’Артаньян стал припоминать приметы, которыми снабдил его отец Жозеф, не забывая ласкать нежные пальчики девушки. — Его привезли из Московии. Назвали Портосом. Наверное, это его преосвященство одного из наших мушкетеров-бретеров не вовремя вспомнил. Маркиз де Порто — настоящий великан, а этот кот, как утверждают в Пале-Кардиналь, тоже огромный.