Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест Страница 51

— Показать другую?

— И много ты их знаешь?

— Около шестидесяти.

— Да? Покажи ещё одну.

Зная, что царь в своей дорогущей шитой золотом рубахе сидит без штанов, я сказал:

— Извини, государь, мне к твоей ноге добраться надо.

— Добирайся.

Я задрал ему «платье» и ткнул палец в точку на подъёме ноги.

— А! Твою мать! — заорал царь. — Ни хрена себе!

— И это без иголки… А ежели иголку вогнать?

— Я тебе вгоню!

Царь смотрел на меня сверху вниз как-то подозрительно блестя глазами.

— А ну ещё! — приказал он.

— Туда же?

— Зачем же? В другую.

— Пожалуйста.

Я нажал на точку перед косточкой.

— А-а-а! О, блять!

Царь вдохнул и выдохнул:

— Ещё!

— Да ты мазохист, царь-государь, — рассмеялся я и нажал за косточкой.

— А-а-а, матерь Божья! Как больно!

— Ещё?

— Давай!

Икроножная мышца…

— А-а-а!

Подколенная точка…

— А-а-а!

— Ещё?

— Ещё! Но про яйца, я и сам знаю.

— Понятно. Значит царскую мошну не трогаем, — сказал я и ткнул ему кулаком в бедренную мышцу.

Царь взвыл.

— Другие точки на спине и на руках.

— Хватит уже! Хватит! Верю тебе, Федюня! Верю, что ты не абы как вставлять иглы станешь, но ведь боязно.

— Да я же не в эти точки иголки втыкать стану. В другие. Туда не больно. Кстати, знаю точку, которая спрячет любую боль.

— Да ну?!

— Я говорю! Можно даже зубы рвать и больно не будет. Тебе когда-нибудь зубы рвали?

— Рвали, мать их так! — поморщился, вспоминая экзекуцию государь. — Долбили даже. Бр-р-р… Страшно вспомнить. Я тогда медикуса едва не прикончил. Посол английский заступился.

— Ну, так вот… А я бы иголку в точку воткнул и боли бы вообще не было.

— Враки, Федюня. Вот тут ты заливаешь! Что же другие лекари такие точки не знают?

Я пожал плечами.

— Безграмотные, наверное. Наш грек в Китае жил. Там изучал человеческое тело. Он говорил, что в Китае совсем по-другому лечат. Лекарства тоже есть, но и иголками они многие болезни вылечивают без лекарств.

— Иголками?!

— Да. Причём иголки у них и простые железные, и магнитные, и золотые, и серебряные, и медные.

— Магнитные, это какие?

— Из липкого железа. Его магнетическим зовут. Или магнетитом.

— А-а-а…

— И каждый металл при разных…

— Это понятно, — отмахнулся царь. — Другое непонятно… Как запомнить все нужные точки? Не уж-то ты все их запомнил?

— Все не все, но многие. Про вывод ртути все помню. А другие… Тут главное линии знать… Долго рассказывать. Ты, наверное, обращал внимание, что я тебе давлю пальцами в одних и тех же местах?

— Замечал. На спине вдоль хребта, на плечах. Там сильно больно бывает. Царице голову мнёшь от боли, тоже в одних и тех же точках…

— Во-о-о-т… А точки те лежат на особых линиях.

Царь изумлённо смотрел на меня.

— Не перестаю тебе удивляться, Федюня.

Иван Васильевич, словно китайский болванчик, долго качал головой.

Глава 22

Получив от Ивана Васильевича моральное удовлетворение, слегка поистезав его, я в отличном настроении отправился на кузнецкий двор.

Старшина кузнецкого двора Антип долго отнекивался, пока я не пообещал ему целый рубль за пятьдесят тонких игл.

— Только они не будут липнуть так, как сама руда. Даже если не доводить руду до плавки, а начать ковать при синем цвете она становится простым железом. И… Хрупчатое с него железо получается.

— Значит так… Принесу тебе клинок сарацинский. Вот от него отобьёшь кусок и скуёшь с этой рудой. Тот клинок упругий и крепкий, как ветка дуба. Он передаст упругость иглам. Понятно?

— Как не понять? — пожал плечами и скривился кузнец. — Одно не понять, зачем из-за каких-то игл клинки сарацинские портить.

— Ты из того клинка мне по руке и весу скуёшь другой. Хороший тот клинок, да тяжёлый и длинный для меня. Лады?

— Лады, Фёдор Никитич. Приноси скуём. Хотя у тебя ручищи ненамного меньше Тимохиных. Тебе сколько сейчас лет?

— Восемь, дед Антип.

— Не староват ты для восьми-то лет? — засмеялся кузнец. — Ты себя в зерцало видел?

— Девка я, что ли на себя в зерцало пялиться? — сказал я вызывающим тоном, а сам прикинул, что никогда себя в нормальном зеркале-то и не видел.

Мачеха к своему имуществу не допускала — да у меня и мысли не было, чтобы к нему подойти, а больше и негде было. На торговых рядах в маленькие, куда один глаз только и влезал, смотрелся, но это не в счёт.

— Ну… Ты-то — точно не девка, но в зерцало посмотрись. Мой Тимоха тебя годков на пять старше будет, а по росту и фигурой ты с него.

— Где ж его взять-то, зерцало-то?

Кузнец вдруг отвернулся и крикнул в темноту кузни:

— Эй, братцы, принесите-ка мне зерцало!

И снова повернулся ко мне.

— Для царицы-матушки натёрли медный щит, может возрадуется, да выздоровеет?

Я смотрел на этого идиота и охреневал.

— Вы придурки, что ли? Царица сейчас не настолько хорошо выглядит, чтобы возрадоваться от своего образа. Болеет ведь… Себя увидит такой, как есть, точно помрёт. Кто вас, дураков, на такое надоумил?

Я смотрел на кузнеца так уничижительно, что тот сжался раза в три.

— Так, это… Князь Бельский своё зерцало принёс натереть. А потом и говорит: «А подарите как вы его, братцы, царице! Пусть возрадуется! Токма про меня не говорите. Пусть, де, от вас подарок будет, от мастеровых».

— Вот придурки! — повторил я.

Зеркало как раз вынесли. Большое такое зеркало, медное, тяжёлое, на медной фигурной подставке. Дорогое зеркало. Я глянул на себя, покрутил и покачал изумлённо головой, сказал: «Да-а-а…» и посмотрел на Антипа.

— Вот, что, дедушка, заберу ка я это зерцало себе. Оно ведь не ваше, а Бельского. За работу сколько он вам обещал?

— Двадцать копеек, — буркнул кузнец.

— Так я и заплачу.

Кузнец возмущённо вскинулся желая возразить.

— Обещаю, — упредил я, — что как только царица выздоровеет, зерцало это отдам и скажу, что от вас подарок. Веришь?

Антип расцвёл в улыбке.

— Ну вот, боярин, а говоришь, что тебе восемь лет всего. Шутить изволишь. Да поставить рядом моего Тимоху — один в один, а ума и вполовину нет. Хочешь кликну сына сравнитесь?

— А кликни! — невозможно было смотреть на улыбающегося Антипа и не улыбаться, и мои губы тоже расплылись в улыбке.

У Антипа было очень приятное лицо с лопатообразной, как у многих стариков, и опалённой как у всех кузнецов бородой. На голове, подстриженной под «горшок», на левом ухе каким-то образом висела обгорелая с разных сторон холщовая шапка типа колпака. Глаза у него