Жильбер Синуэ - Порфира и олива Страница 52

— Я слушаю тебя.

— Ты прошлой ночью приказал задержать группу христиан, собравшихся в доме на Аппиевой дороге.

— Верно. А ты откуда знаешь?

— Я... мне не безразлична одна из этих рабынь.

Фуск с лукавым видом сдвинул брови:

— Подумать только! Калликст влюблен...

Но тут же вся его серьезность возвратилась к нему:

— Эта твоя подруга и впрямь христианка?

Фракиец кивнул.

— Вот это скверно. Я, понятно, ничего так не хочу, как тебе помочь. Но ты же не можешь не знать, что право помилования дано только императору.

— Но разве так уж необходимо доводить дело до приговора? Одна никому не известная девушка, еще несколько рабов и свободных людей, скромных и безобидных, ничем не могут угрожать ни безопасности Империи, ни спокойствию ее граждан.

— Возможно. Но так уж устроен закон. Если эти люди перед судом признают себя христианами — а обычно они именно так и поступают, — мне ничего другого не останется, как только их приговорить.

Калликст в изнеможении поник головой.

— Зачем ты их вообще арестовал? Я только что слышал, как ты изощрялся в красноречии, лишь бы избегнуть процесса. Те люди с Аппиевой дороги причинили зла не больше, чем твои два поселянина!

Тут впервые за все время их разговора Фуск проявил признаки волнения:

— Я был вынужден, — упавшим голосом признался он. — Одна особа, которой я не могу ни в чем отказать, сообщила мне об их собрании. А я должен заставлять людей чтить закон, это входит в обязанности моей службы.

— Фуск, надо попытаться что-то сделать.

Когда он произносил эти слова, до него вдруг в полной мере дошло, сколь кошмарна опасность, грозящая Флавии и ее друзьям. Она, такая хрупкая, такая радостная, должна погибнуть так нелепо! Представить ее ледяной, окоченевшей... Нет, этого он не вынесет. Калликст резко повернулся, словно пытаясь избавиться от этого душераздирающего видения.

Со своей стороны Фуск, опершись подбородком на ладонь, казалось, напряженно размышляет.

— Думаю, найдется средство спасти твою возлюбленную: процесс.

— Как так? Ведь именно процесс, как я понял, напротив...

— Нет. Мне достаточно будет устроить все так, чтобы не спросить их, являются ли они христианами. А в доказательство лояльности потребовать от них, чтобы они сожгли палочку ладана у подножия статуи императора.

— И ты думаешь, этого окажется довольно, чтобы их отпустили?

Легкая усмешка сообщника проступила на губах Фуска:

— Все зависит от того, насколько суровым окажется судья...

Суды префекта происходили в курии форума, которая являлась самым оживленным местом Рима. Обычно там рассматривались не уголовные, а только гражданские дела. Тем не менее, коль скоро отношение правосудия к христианам было таким неопределенным, а процедура ведения подобных дел оставалась столь туманной, случалось, что из этого правила делали исключение.

В то утро шумная толпа, обычно заполняющая базилику, если не совсем рассеялась, то по крайности сильно поредела — факт сам по себе чрезвычайный. Но кого, по существу, могло волновать дело каких-то там христиан, на которых все смотрели, как на секту, состоящую из подонков общества? И это в то время, когда суд префекта зачастую занимался тяжбами известных лиц, развлекая любителей судейских кляуз зрелищем свар между знаменитостями.

Какие-то ротозеи, не столько движимые интересом, сколько забредшие сюда по привычке, пустыми глазами небрежно оглядев собравшихся и скорчив презрительную мину, означавшую, что дело самое посредственное, а прения по нему того и гляди нагонят сон, отправлялись обратно на площадь, спеша окунуться в ту шумную суету, что сделалась самой сутью римского бытия.

Калликст, страшно волнуясь, стоял в тени колонны и не сводил глаз с обвиняемых. Они сидели несколькими ступенями ниже, примостившись рядком на деревянных скамьях, лицом к маленькой трибуне, где восседал префект.

Фуск, казалось, внимательно слушал молоденького адвоката, который во исполнение своих должностных обязанностей защищал группу христиан, но Калликст мог бы поклясться, что он дремлет. И тогда все его внимание сосредоточилось на Флавии. Девушка сидела рядом с Эфесием, и хотя по ее лицу можно было угадать, что ей не по себе, она была все так же прекрасна, а ее распущенные волосы сверкали, словно бросая вызов солнцу. У фракийца сжалось сердце. Наперекор заверениям Фуска он не мог избавиться от болезненной подавленности, она овладела им и уже не отпускала.

«Я люблю тебя, Калликст... Люблю сильнее, чем это пристало сестре».

Вспоминая эти слова, недавно произнесенные девушкой, он чувствовал что-то похожее на отчаяние. Почему? Почему мы не ценим любовь, пока ее у нас не отнимут?

Он снова подумал о том, как воспринял Карпофор известие о задержании своих рабов. Хотя и разъяренный тем, что христиане сколотили свою компанию под его кровом, он немедленно поручил Калликсту найти способ привести это дело к благополучному исходу. Мысль о возможной потере двадцати слуг была для него нестерпима.

Всего труднее для фракийца было отговорить Ипполита присутствовать на процессе. Только его там не хватало с его всем известным взрывным темпераментом! Фуску ни к чему непрошеное вмешательство, которое может усложнить его задачу. К тому же с того недавнего мгновения, когда начался допрос, дело и так несколько раз оказывалось на волосок от беды.

Эфесий, которого, как владельца дома на Аппиевой дороге, допрашивали первым, на ритуальный вопрос «Ты свободный или раб?» с хвастливым вызовом брякнул: «Я христианин!».

Калликсту пришлось сделать над собой усилие, чтобы не броситься на него. Возможно ли докатиться до подобного самоубийственного неразумия? Фуск, попав в такое нелепое положение, притворился, будто не расслышал, и поспешил пояснить бывшему управителю Аполлония, что он желает знать одно: является ли обвиняемый рабом или свободным. Эфесий же в ответ еще более усложнил свое положение, заявив:

— Этот вопрос не имеет смысла. Для христиан не существует ни рабов, ни господ, есть лишь братья во Иисусе Христе.

Одновременно раздосадованный и растерянный, Фуск еще раз сделал вид, будто ему уши заложило, и, в конце концов, сумел вдолбить обвиняемому, что в глазах закона он прежде всего вольноотпущенник. Затем, обратясь к Флавии, он продолжил:

— А ты свободная или рабыня?

Ответ не заставил себя ждать:

— Я христианка.

— Клянусь Вакхом! — вскипел префект. — Что за бред? Твое положение в обществе — вот все, о чем я тебя спрашиваю, понятно? Твое положение в обществе!

Флавия неопределенно пожала плечами:

— Я христианка, а потому считаю себя свободной, хоть я и рабыня.