Марина Алексеева - Пираты Короля-Солнца Страница 52

— Читай Сервантеса, — сказал Рауль.

— Предпочитаете скрытничать? — вздохнул Гримо, — Эх, если и здесь замешана какая-нибудь юбка… Я угадал?

Рауль усмехнулся.

— Та, прежняя?

— О нет!

— Новая юбка?

— Не знаю. Нет, скорее всего, нет.

— А что же вы покраснели?

— А что же ты побледнел?

— Господи Боже, все наши беды от проклятого бабьего племени!

— Вот как! А ты только что пел дифирамбы прекрасному полу!

— Я 'пел дифирамбы' , как вы изволили выразиться, нашей госпоже, а это женщина необыкновенная.

— Двойной стандарт, — сказал Рауль.

— Исключение из общего правила, — возразил Гримо, — Ваши приятели уже провозгласили нашу госпожу `'Королевой Страны Нежных Чувств' .

— В самом деле? Хотя королеве далеко до мамы, верно, Гримо? Я не могу судить объективно, но все-таки я высказываю не только свое мнение.

— Комплименты, мой господин, вы умели говорить еще в очень нежном возрасте. Вашей матушке очень польстило сравнение с королевой, которое Шевретта услышала из уст своего вновь обретенного Малыша.

— Но о Стране Нежных Чувств я не говорил, — возразил Малыш Шевретты, — И осталось тайной провинция, подрисованная нами к карте Страны Нежных Чувств.

— Какая такая провинция? — удивился Гримо.

— О, мы там просто издевались над Скюдери и 'нежными чувствами' его напыщенных персонажей! Сейчас и не припомню… Улица Рогатых Мужей… Монастырь Кающихся Распутниц… Кабак Классных Телок и прочие объекты.

— Вот чертенята! — проворчал Гримо.

— Болван, — вдруг сказал Рауль.

— Кто — я? — обиделся Гримо.

— Не ты. Ты, Гримо, ума палата.

— Спасибо на добром слове, господин Рауль, но позвольте-таки полюбопытствовать, кто же болван? Или вы о себе?

— Нет. О де Невиле. Этот болван надеялся 'отсидеться' в Алжире, чтобы все забыли о его проделках. О его похождениях, которые могли весьма плачевно закончиться. Зря надеялся. Отсидеться ему не удастся. Там будет целая Троянская война, верно, старина?

— Верно. Никак и вы собирались 'отсиживаться' за компанию с де Невилем, чтобы Двор забыл о ваших выходках?

— Может быть. Сам не знаю.

— Что ж вы раньше не сказали, что собираетесь «отсиживаться» в Джиджелли? Мы бы так не переживали!

— А я и сам не знаю, чего хочу, понимаешь ты это? Иногда мне хочется забраться в какую-нибудь нору подальше, как раненое животное уходит в дебри зализывать раны.

— У вас, — заметил Гримо, — Была прекрасная возможность отсидеться в вашем имении, кой черт вас понес на эту войну?

— В имении? Не очень-то там отсидишься! В имении жизнь цивилизованная, вы все шныряете с умильными лицами, к обеду появляешься в приличном виде. Здесь будет дикая жизнь и дикие приключения!

— Эх! — пробормотал старик, — Что же вы нам головы морочили? Стоило вам раньше сказать, что желаете приключений! А мы все очень боялись, что вы, как когда-то молодой Д'Артаньян после гибели Констанции Бонасье, решите лезть под пули арабов, как гасконец под пули гугенотов.

— Разве я это говорил? — удивился Рауль.

— Да, — сказал Гримо, — А вы что, не помните?

— Тогда 'болван' относится ко мне! А что, Д'Артаньян… правда?

— Да. И не раз ваш отец спасал ему жизнь.

— О Господи! Чтобы Д'Артаньян… невероятно!

— Так у вас нет этого намерения? — подозрительно спросил Гримо.

— Черт возьми! Кто может быть уверен на все сто процентов, что вернется с войны живым? Даже легендарный Ахилл.

— Скажете тоже, Ахилл! Да никто не может сказать о себе такое.

— Я просто реально смотрю на вещи, старина. Но, раз уж на то пошло, поиграем в Троянскую войну, правда, без Елены.

— Как знать, — захохотал Гримо, — Как знать!

— Дорогой, еще раз повторяю, я избавился от своих юношеских иллюзий. Маленькая Луиза не тянет на роль Елены Прекрасной.

— Я не о м-ль де Лавальер, мой господин. А раз уж вы назвали ее прежней…

— Это ты назвал.

— Виноват, ошибся, вы сказали морок, так?

— Так, морок и есть.

— То с королем вам делить нечего. Король будет только рад, если вы в этой Троянской войне завоюете себе Елену.

— Гм! Аиша или Патимат? Не в моем вкусе. Послушай, Гримальди, ты напрасно стараешься сгладить противоречия. Между Людовиком Четырнадцатым и мною уже не заплаканная мордашка королевской возлюбленной.

— Если не она, то кто?

— Один человек. ВОИСТИНУ НЕСЧАСТНЫЙ. Сам Д'Артаньян признал это. А Д'Артаньян слов на ветер не бросает. Жертва королевской немилости. Деспотизма, лучше сказать.

— Вы о себе? Король вас не тронет.

— О нет! Не о себе. Д'Артаньян когда-то очень едко смеялся над моими бедами и, по-моему, никогда всерьез не считал меня несчастным.

— Вы обиделись на него?

— На Д'Артаньяна обижаться невозможно. Тогда мне его слова казались очень обидными, а теперь смешными. Если я на него обижался какое-то время, значит, у меня с головой не все было в порядке.

— Если вы о графе, его король оставил в покое и сейчас с ним наша госпожа.

— Нет. Не о графе.

— Кого же вы имели в виду, господин Рауль?

— Да не могу я сказать тебе это! Я поклялся! Все!

— А наши господа знают этого вашего несчастного человека?

— Да.

— Черт возьми! — Гримо поскреб лысину, — Вы меня озадачили.

— Больше меня ни о чем не спрашивай.

— Я не любопытен, как все бабье племя, и, можно сказать, ненавижу таинственность, ибо от нее только головной боли нашему брату прибавляется, но ваши таинственные недомолвки, ваши загадки…

— Не чеши лысину, Гримо, все равно не разгадаешь. Тебя Люк сравнил с Дон Кихотом, а не с Эдипом.

— Что еще за новая таинственная история, что еще за интрига?

— Но я же сын своих родителей, — сказал Рауль полушутя-полусерьезно, — Таинственность — один из даров, которым феи и эльфы бретонских лесов наградили Малыша Шевретты при рождении.

На эту шутку Гримо ответил жалобным вздохом. Старик вовсе не считал таинственность волшебным даром фей и эльфов бретонских лесов.

16. ВНИМАНИЕ!

Синие волны Средиземного моря плескались о берег. На утесе среди скал сидел молодой человек лет восемнадцати-девятнадцати в дорожной одежде, в ботфортах и обмахивался широкополой шляпой с красными перьями — была середина дня, начало мая, и, разумеется, было жарко. Он потянулся, тряхнул головой, и, делая вид, что любуется прекрасным пейзажем окрестностей Тулона, взглянул на путешественника, бродящего в задумчивости по берегу.