Эрнест Капандю - Рыцарь Курятника Страница 53

— Это вы велели дать их нам? — спросил Ришелье.

— Нет.

— Но для вас не может быть неприятно, что мы могли поспеть за королем?

— Мне хотелось бы быть на вашем месте, герцог.

— А мне на вашем, любезный Бридж, — на маскараде в Версале, когда прелестная президентша приняла вас за короля…

Это воспоминание о недавнем приключении в Версале приняли с шумной веселостью.

— Ну, Бридж, поставщик забавных известий, — сказал Тремуйль, — какую остроту принесли вы нам сегодня?

— Остроту, да не мою, — отвечал Бридж.

— А чью же?

— Третьей дочери короля, принцессы Аделаиды, которой четыре дня тому назад исполнилось тринадцать лет.

— И что она сказала?

— В день своего рождения вечером она выиграла у королевы четырнадцать луидоров в каваньоль. На другое утро она непременно хотела уехать из Версаля. Ее спросили, куда она хочет ехать. Она ответила, что хочет купить оружие, чтобы драться с англичанами. Ей заметили, что она женщина; она ответила: «Жанна д’Арк тоже была женщина, но она была не такого знатного происхождения, как я. Итак, если она убила несколько англичан, я убью их всех».

— Браво, браво! — восхитились придворные.

В эту минуту дверь из передней отворилась и появилось новое лицо.

XI. БУДУЩИЙ КАРДИНАЛ И МИНИСТР

Человек, вошедший в Зеркальную гостиную, выглядел очень печальным, а между тем это был самый остроумный и самый веселый придворный — аббат де Берни, цветущее лицо и тройной подбородок которого дышали обыкновенно радостью и довольством. Но в этот день аббат де Берни походил на олицетворенное уныние. Опустив голову, потупив глаза, держа в каждой руке по мокрому носовому платку, он шел, испуская вздохи, которых достаточно было бы для того, чтобы, заменив ветер, привести в движение знаменитую мельницу Дон Кихота. Его плачущая физиономия выглядела на столько комично, что все придворные громко расхохотались. Аббат де Берни, по-прежнему с самой мрачной физиономией, поднял вверх обе руки с носовыми платками.

— Ах!.. — произнес он, помахивая платками в воздухе.

— Что с вами? — спросил Ришелье.

— Ах, Боже мой! Сжалься надо мной, — продолжал Берни.

— Что с вами? Что случилось? — воскликнул Тремуйль.

— И подобное несчастье висело над моей головой, — говорил Берни с величественными жестами, — надо мной, бедной, невинной жертвой…

— О! — сказал Морпа, видя, что слова замирают на устах аббата. — Вы бедны — это так, вы жертва — может быть, но невинная — это уж некстати…

— Насмехайтесь! — сказал Берни. — Когда человек находится в горестном положении, друзья его бросают, презирают, кидают в него каменьями…

— У нас нет камней, — сказал Морпа.

— Что произошло с аббатом? — вскричал Таванн. — Ты, такой всегда веселый, увлекательный, теперь плачешь, стонешь, кричишь. Скажи же, что с тобой?

— Что со мной?

— Да, что с тобой случилось?

— Что со мной случилось?

— Да, да! — закричали со всех сторон. — Говорите, аббат! Говорите скорее!

Берни откинулся назад, приняв величественную позу.

— Господа, — сказал он, — до сегодняшнего дня, до сего часа я считал, что происхожу из благородной, честной семьи. Но это утешительное убеждение вдруг вероломно вырвано из моего сердца.

Аббат кончил свою патетическую фразу не менее патетическим жестом.

— Браво! — сказал Креки с восторгом. — Геррик не сыграл бы лучше!

— Да, господа, — сказал аббат напыщенно, — меня постигла страшная катастрофа!

Придворные переглядывались, спрашивая друг друга глазами, что значит эта шутка.

— Скажите же наконец, что случилось? — опять спросил Ришелье.

— Я не могу подыскать выражений, чтобы описать положение!

— Какое положение? — вскричал Креки.

— Мое!

— Чем же оно плохо?

Берни начал заламывать руки.

— Мне остается только одно, — простонал он, — броситься на колени перед королем и просить у него помилования.

— Просить помилования у короля! — с удивлением сказал Креки. — Зачем?

— Затем, чтобы не умереть на эшафоте.

— Разве вы совершили какое-нибудь преступление? — смеясь, спросил Ришелье.

— Дай-то Бог, герцог! Тогда бы, по крайней мере, случившееся со мной было бы правосудием. Но я невиновен.

— Невиновны в чем?

— В преступлении.

— В каком?

— Не спрашивайте!

— До каких пор, аббат, ты будешь разыгрывать нас? — закричал Таванн.

— Увы и ах! Зачем ты говоришь так, Таванн? — продолжал аббат. — Ах! Как бы мне хотелось, чтобы это был розыгрыш! Но нет! Жестокая судьба, слепой рок вздумали меня, невинного, убить страданием! Ах, пожалейте обо мне хорошенько, все окружающие меня!

Аббат, умилительно сложив руки, принял самый жалобный вид.

— Говорите же, аббат! — с нетерпением закричал Тремуйль.

— Да, объяснитесь, — сказал Ришелье.

— Он должен говорить, — прибавил Креки.

— Или его придется подвергнуть пытке! — сказал Морпа. — Мы заставим его выпить все шампанское, находящееся в замке.

— Браво! — воскликнуло несколько голосов.

— А если этого будет мало, — прибавил Ришелье, — мы пошлем в Этиоль и в павильон Бурре.

— Милосердный Боже! — вскричал аббат, сложив руки. — И я осужден буду выпить все это не останавливаясь?!

— Если ты не сможешь выпить все это шампанское, тебя потопят в нем!

— Великий Боже! Если я принужден все это выпить, — продолжал аббат плачущим голосом, — я перенесу пытку так безропотно, что, может быть, это придаст мне сил!

— Прежде чем мучиться, аббат, лучше скажите нам, что случилось, откуда вы?

— Из Парижа.

— Что вы делали в Париже?

— Что я там делал? — отвечал аббат задыхающимся голосом. — Вот в этом и состоит весь ужас!

— Что же это?

Все окружили аббата. Он силился что-то сказать.

— Это… Это…

В эту минуту толстый привратник, остававшийся все это время бесстрастным и вроде бы не слушавший того, что происходило в гостиной, вдруг отворил дверь в спальню короля, и разговор прервался словно при ударе грома.

— Проходите, господа, проходите! — громко возгласил привратник.

В Зеркальной гостиной воцарилось глубокое молчание.

XII. УТРО КОРОЛЯ

Два пажа — прелестные четырнадцатилетние дети в королевских мундирах с гербом Франции, вышитом на правом плече, — стояли по обе стороны двери, подбоченясь, вздернув носы кверху, с дерзкими и насмешливыми физиономиями.

Камер-юнкер в великолепном костюме подошел к порогу двери и поклонился придворным. Это был герцог д’Айян, дежурный камер-юнкер.