Филарет – Патриарх Московский - Михаил Васильевич Шелест Страница 54

Я пожал плечами.

— Столуюсь при твоём дворе, вона как раздобрел, живу в твоих хоромах, царица обещала платье пошить. Что ещё мне надо для жизни?

— Правильно, Федюня, стол, хоромы, платье… Что ещё нужно для жизни?

— Ещё нужно интересное дело, — тихо сказал я.

— Интересное дело? — удивился царь.

— Что-то он повторяет за мной, как попугай, — подумал я. — Может я ему куда-то не туда уколол?

— Интересное и полезное, — продолжил я эксперимент.

— Не знаю, насколько тебе интересно в меня иголками тыкать, но пользы ты уже принёс немало. С казной помог разобраться. Ванятка мой большой счёт освоил. Да и… Мне с тобой спокойнее, почему-то. Правильно ты сказал, ну их — бояр. Без них спокойнее. Пусть сами по себе будут, а я буду сам по себе. Общинные земли разрастаются. Возьму под свою руку землю оприч удельных бояр. Посажу на них служивый люд… Построю рать выборную…

— Да, государь, сие дело для Руси зело нужное и интересное, наверное. Не мне, отроку, судить-рядить…

— Нет-нет, Федюня, говори-говори.

— Зело нужное, но затратное.

— Слово-то какое правильное — «затратное», «заратное».

— Да, государь, много денег рать постоянного собора потребует. Каждый день нужно кормить, одевать, и содержать. Не выдюжит твоя казна такого побора. Хочешь, я посчитаю, сколько тебе денег потребуется? На всё про всё? Прямо сейчас… Пока царица спит.

— Как сосчитаешь?

— Легко. Вот сколько ты соберёшь войско на Полоцк?

— Тысяч двадцать, — не на долго задумавшись, ответил царь.

— Ну, допустим. Ну и хан может прийти в любой день. А значит, тебе ежедневно нужно двадцатитысячное войско. Допустим, на каждого ратника в день тратится одна копейка.

— Мно-о-ого!

— Не много, государь. Это и снаряжение, и одёжа, и еда и жильё.

— А-а-а… Тогда ещё и мало будет.

— Вот-вот. Двадцать тысяч копеек в день это двести рублей, а в год это семьдесят три тысячи рублей, государь. Плюс порох, пушки, пищали, лошади, и крестьяне, что потащут всё это к Полоцку. И на каждого крестьянина по полкопейки. И того — пятьсот тысяч. Это я приблизительно… Если хочешь, посчитаю точно. И это на один год. А война сколько уже идет и будет идти? Думаешь твоя казна выдержит?

— Выдержит, — не очень уверенно сказал Иван Васильевич. — До этого же держала…

— Всё когда-то ломается, государь. И лук стрелял-стрелял, да взял и сломался. Ведь казну-то твою грабят.

— Кто?! — вскинулся царь.

— Да все, кто к ней прикасается. Вот ты правильно устроил земство, то бишь — общинную ответственность. Они будут собирать подать лучше. Так и на своих землях делай тоже самое. Не отдавай земли служивым. Пусть кормятся не с них, а с казны. Иначе выжмут они с земель и крестьян все соки и уйдёт народ с землицы в края неведомые. Хотя, почему неведомые. Кто за уральский камень, кто в княжество Литовское, а кто дальше в Северные Земли. А уйдут крестьяне и нечем будет пополнять казну. Сломается твой «лук» государев. Вот кого тебе надо оберечь, государь. Не бояр, а крестьян. Они — хлеб и соль земли.

— Да знаю я! — едва не вскричал царь. — Для чего и дали им в руки управу. Но противятся вотчинники и наместники, обирают общины помимо податей в казну. От того и хочу часть земель назвать своими, чтобы никто не смел на них кроме меня крестьян обирать. Под угрозой смертной казни. И чтобы сберечь земщину.

Царь грустно «повесил» голову.

— Да ведь не дадут бояре казнить татей. Сколько уже раз было такого. И митрополит… Заступничек, мать его растак!

Я сидел на скамеечке и потихоньку охреневал, всё больше запутываясь. У меня не укладывалось в голове. Как это: создать опричнину, чтобы сохранить на её землях земщину? Земщину в опричнине? А в земщине тогда, что, земщины нет?

Я всегда думал, что в земщине — земские законы, а в опричнине, которую должен вот-вот организовать Иван Грозный, не земские законы. И вдруг спираль, в которую превратились мои мысли, раскрутилась. Оказалось всё совсем наоборот. Земские законы ввели по всей земле, и вот для того, чтобы сохранить новый устав, царь и совершил разделение государства на две части. Капец, что творилось у меня в голове. Сам «попаданец» корчился в судорогах, а я сделал выводы самостоятельно и гордился собой.

Самое интересное, что, как я узнал из «запасников памяти попаданца», Россию от поляков в 1611 году освободило земское ополчение, пришедшее с опричных земель. Фух! Разобрался кажись. Значит, я правильный сделал выбор, поселившись в Александровской Слободе.

Тем временем песок весь ссыпался, и я освободил царицу от игл, постепенно укрывая её покрывалом. Сделав последнее движение, пробуждающее «спящую красавицу», я прочитал пришедшие из чужой памяти стихи:

— Пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры. Навстречу утренней Авроры, звездою Севера явись!

— Что это ты, Федюня! — испугался Иван Васильевич. — Чаю колдуешь?

Я вздрогнул словно сам очнулся. Мысли, мысли, мысли, будь они неладны.

— Куда мне колдовать. Навеяло строки складные. Как гимн церковный. Вот и проговорил.

— Гимн? Церковный? Я люблю гимны. Сам пишу. А ну, прочти.

— Помоги царицу одеть, государь, не прислугу же звать?!

Пока мы с Иваном Васильевичем одевали царицу, я усиленно думал, что ему наплести на счёт стихов. Придумал…

— Зима тут в этой жаре вспомнилась и царица спящая… Вот и родилось… Мороз и солнце! День чудесный! Ещё ты дремлешь, друг прелестный — пора, красавица, проснись: открой сомкнуты негой взоры. Навстречу утренней Авроры, звездою Севера явись!

— Ах, как прелестно! — вздохнула царица.

— Да уж… Как там у греков? Амур пронзил твоё сердце?

Я фыркнул.

— Скажешь тоже, государь. Какой Амур?

— А что за Аврора?

Мой взгляд, наверное, был такой уставший, что Иван Васильевич замахал на меня руками.

— Всё-всё, Федюня. Беру слова обратно. Скажи лучше, чем тебя одарить?

— Палаты ему подари, — сказала, потягиваясь и зевая, царица. — Всё равно ни я, ни ты, ни Ванятка там жить не будем. Вот и подари ему эти палаты, и от подати с жилья ослобони. Мал он ещё, а уже столько для нас сделал, что не всякий за пол жизни сделает.

— И впрямь! Пусть тебе отойдут. Живи в них. Тебе скоро и девку захочется привести. Вон какой уже…

Царь с удивлением, словно только что увидел меня впервые за целый день, выпучил на меня глаза.

— А ты что это такой… этакий?

— Какой: «такой этакий»? Расту я не по дням, а по часам. Кормите хорошо, вот и мужаю, да ношусь как угорелый.

— Да… Как там Москва?

— Сгорела поди, —