Вера Хенриксен - Сага о королевах Страница 55

Шторм был верным словом, чтобы описать смятение в моей душе. Я почувствовал это еще тогда, в день Святого Николая. И процитировал тогда вису. Сегодня же я вспомнил всю песнь:

Над долиной Пера — гром,Море выгнулось бугром,Это буря в бреги бьет,Лютым голосом ревет,Потрясая копием!

От Восхода ветер пал,Волны смял и растрепал,Мнит он, буйный, на Закат,Где валы во тьме кипят,Где огней дневных привал.

От Полуночи второй,Пал на море ветер злой,С гиком гонит он валыВдаль, где кличут журавлиНад полуденной волной.

От Заката ветер пал,Прямо в уши грянул шквал,Мчит, он, шумный, на Восход,Где из бездны вод растетДрево солнца, светоч ал.

От Полудня ветер пал,Остров Скит в волнах пропал,Пена белая летитДо вершины Калад-Нит,В плащ одев уступы скал.

Волны клубом, смерч столбом,Дивен наш плывущий дом,Дивно страшен океан,Рвет кормило, дик и рьян,Кружит в омуте своем.

Скорбный сон, зловещий зрак!Торжествует лютый враг,Кони Мананнана ржут,Ржут и гривами трясут,В человеках — бледный страх.

Сыне божий, спас мой свят,Изведи из смертных врат,Укроти, Владыка Сил,Этой бури злобный пыл,Из пучин восставший Ад![26]

Так все происходило и в моей душе.

Иногда я представлял, что не потерял управления кораблем и любовался необузданной красотой моря. Но по большой части меня бросало из стороны в сторону, без руля и без кормил. Сила шторма была непреодолима, и я ничего не мог с этим поделать.

Но когда мой взгляд вернулся к Гуннхильд, я понял, что моя молитва была услышана. Ее доброта и мягкость, ее ласковая рука на моей груди успокоили меня и спасли от неукротимой стихии.

И Господь, чьи пути неисповедимы, сделал своим орудием женщину!

Если бы он еще ниспослал мне силы сделать ее счастливой!

Я осторожно погладил ее по волосам.

Она проснулась и изумленно посмотрела на меня. Она была в такой же растерянности, как и я, когда проснулся.

Я стал ее ласкать, а ее руки ласково гладили мои шрамы — следы ран и порки.

Она осторожно и нежно гладила шрамы, а затем поцеловала их, один за другим. Я задрожал.

Когда мы слились в единое целое, мы были равноправны, и дарили друг другу свою любовь.

Теперь я знаю, что на свете действительно есть сказочная страна —Тирнанег, где любовь между мужчиной и женщиной не грешна. Она свободна и светла, и любящие не испытывают жажды власти друг над другом.

В первые дни после свадьбы я приходил в себя и набирался сил. Я чувствовал, что выздоравливаю после тяжелой болезни.

И еще я стремился получше разобраться в хозяйстве, ведь теперь мне самому предстояло управлять усадьбой. Хьяртан не даром напомнил мне об этом. По своей прошлой жизни в Ирландии я прекрасно знал, что значит заниматься хозяйством — там у меня была усадьба побольше Хюсабю.

Я смотрел на Хюсабю уже хозяйским глазом и замечал, как много нужно подправить и подлатать.

На следующий день после смерти королевы Астрид Хьяртан с дружинниками присягнули мне на верность. Я сидел на троне рядом с Гуннхильд. И я принял их клятвы, я знал, что таков обычай.

Через несколько дней я попросил Торгильса прийти ко мне.

Я сказал ему, что нужно починить по хозяйству в первую очередь. Он был согласен, но ответил, что рабы и так заняты — кто по хозяйству, а кто в лесу. Тогда я сказал, что имел в виду не рабов, а дружинников и попросил позвать Хьяртана.

Ему я сказал то же самое, и Хьяртан ответил, что дружинники привыкли биться в сражениях, а не работать по хозяйству.

Я спросил, работают ли дружинники на других хуторах Ёталанда или в Исландии, откуда он сам был родом.

Он ответил, что работают. Я заметил, что наш разговор очень забавляет Торгильса.

«Кроме того, — добавил я, — дружинникам стоит немного размяться, а то очень уж они засиделись». Хьяртан, похоже, хотел возразить, но передумал, встретив мой взгляд.

Я стал привыкать отдавать приказы.

А Гуннхильд — Гуннхильд была только рада, когда увидела, что я с легкостью взял управление усадьбой на себя.

Самым неприятным для меня было то, что я вновь оказался хозяином рабов, хотя и обещал никогда больше не иметь их. Закон не позволял мне освободить их, и я не мог продать их — это были люди, к которым я очень привязался. Нас связывало даже нечто большее, чем дружба.

Мне было очень больно, что рабы стали избегать меня, но я их понимал.

И вот однажды я зашел в конюшню посмотреть на коня, подаренного королевой Астрид. Я назвал его Ферлога. Он ходил уже под седлом, и мы подружились.

В конюшне оказался и Лохмач. Он бросил на меня быстрый взгляд и продолжал раздавать лошадям сено.

Я подошел к нему.

— Что угодно господину? — спросил Лохмач.

— Я ел с тобой, носил ту же одежду, что и ты, спал рядом с тобой.

Он вздрогнул.

— Зато сейчас ты одет в одежды хёвдинга, которые тебе положено носить от рождения, и спишь ты в постели королевы, — резко ответил Лохмач.

— Ты прав, и что же нам теперь делать?

— О чем ты?

— О том, как нам обрести справедливость и любовь, которые хотел дать людям Рожденный в яслях. Ты знаешь закон. Я не могу освободить тебя до того, как какая-нибудь свободная семья не захочет принять тебя в члены. А сам я не могу принять тебя в свою семью, не испросив согласия родичей.

Он помолчал, а потом предложил:

— Попытайся тогда изменить закон.

— Попытаюсь. Я не буду молчать на тинге, когда заслужу доверие и уважение. Но что мы можем сделать сейчас?

— Не знаю. Я должен подумать, но зато ты можешь относиться к рабам так, как того хотел наш Господин, который родился в хлеву. И тогда тебе будет чем защитить себя на Последнем суде.

— Обещаю. А ты должен сказать мне, если у вас будут какие-то просьбы.

— Ты говоришь только обо мне или о всех рабах?

— Обо всех. Потому что не все могут говорить так же хорошо, как ты.

— Тогда я сразу же хочу сказать тебе о Бьёрне. Сам он никогда даже не заикнется об этом. У него так болит спина, что он не может спать. А Торгильс загружает его работой, как здорового. И еще я должен сказать об Ише. Он вновь к ней пристает — я имею в виду дружинника, отца ее ребенка. И…

Я заметил, как Лохмач сжал кулаки.

— Хорошо, я скажу Торгильсу, чтобы он делал Бьёрну послабления.

— Может, ты научишь его тачать обувь?

Это была неслыханная наглость, мне стоило разозлиться. Лохмач в ожидании смотрел на меня. Но я расхохотался, а вслед за мной — и Лохмач.

— Может быть. А Ише я постараюсь помочь. Я скажу Хьяртану, что если кто-то из дружинников станет приставать к рабыне, я на тинге потребую возмещения убытков. Думаю, они постараются держаться от женщин подальше.