Виктор Поротников - Пересвет. Инок-Богатырь против Мамая Страница 56

— Я свой выбор уже сделал, — сказал Ослябя. — Монаху нельзя иметь семью. Токмо в одиночестве можно быть бедным и не унижать своей нищетой ближних. Лишь в одиночестве возможно подлинное служение Богу. Не зря же сказано апостолом Павлом: «Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене».

— Ты еще не пострижен в монахи, брат, — заметил Ослябе Пересвет. — Ты пока еще послушник, как и я. Не будь же дурнем, не отказывайся от своего счастья, которое само идет к тебе в руки. Ты же отличный воин, а каков из тебя получится монах, еще неизвестно.

— Обратного пути для меня нет, брат, — стоял на своем Ослябя. — Иисус сказал, что добровольная нищета во имя духовной свободы может спасти человека от произвола и унижения. Именно богатство и имущество делают всякого смертного рабом стяжательства и алчности, ибо все это можно отнять силой. Добровольно расставшись с мирскими благами, человек обретает свободу и покой. Источник слез — бедность — станет для него источником радости, ведь, избавившись от постоянной заботы о сохранении и приумножении имущества, человек сможет все время посвятить Богу. Став слугой Всевышнего, «нищий духом» перестанет быть слугой «человеков». Никакая земная власть уже не может довлеть над ним. Такой человек становится истинно великим и свободным.

— Токмо не надо читать мне проповеди, брат, — проворчал Пересвет, раздраженно отстранившись от Осляби. — Я вижу, ты с глузду сдвинулся, начитавшись Евангелия. Ты что же думаешь, что нищета и молитва спасут мир от всех бед и несчастий. Глупец! Зло и добро вечны в этом мире, как ночь и день, как жизнь и смерть. Стефан говорит, что христианская любовь к ближнему неотделима от любви мужчины к женщине. Ведь Господь сказал при сотворении мира всем тварям земным: «Плодитесь и размножайтесь!» Не зря же белому духовенству позволено заводить семью. Стефан тоже был когда-то женат, правда, его супруга скончалась до срока. Один из сыновей Стефана пошел по его стопам, тоже став священником. Коль ты в душе такой праведник, брат, вот и неси свою мудрость людям, проповедуй в церкви, а не живи отшельником в глухом лесу. Ты ведь можешь стать не монахом, а белым священником. Тогда ты сможешь и Господу служить, и сделать Чеславу своей женой.

— Я вижу, ты сам себе такой путь наметил, брат, — проговорил Ослябя, искоса взглянув на Пересвета. — Вот к чему привели твои беседы со Стефаном. Ты надумал сочетаться браком с Шугой, поэтому обет стать монахом ныне тебе в тягость.

— Да, брат, Шуга мне по сердцу, — признался Пересвет, — а это житье по монастырскому уставу опостылело мне дальше некуда. Не гожусь я в праведники, вот и все. Надумал я вместе с Шугой в Брянск податься. И тебе, брат, советую то же самое.

Придя в свою келью, которая находилась через бревенчатую стенку от кельи Осляби, Пересвет был так возмущен и разочарован поведением друга, что даже не дочитал до конца молитву, которую следовало произносить перед сном всем обитателям монастыря. Лежа на своей жесткой постели под грубым шерстяным одеялом, Пересвет долго не мог заснуть. Его неудержимо тянуло вскочить с ложа и вновь подступить к Ослябе с уговорами. Ему казалось, что если он не убедит Ослябю уйти из монастыря, то жизнь у того пройдет беспросветно и несчастливо. И Чеслава из-за Ослябиного упрямства может остаться до конца дней своих вдовой-вековухой.

Чтобы успокоиться, Пересвет стал думать о Шуге, с которой ему удалось повидаться в начале лета в селе Косариха. Он тогда провел с Шугой три счастливых дня, воспоминания о которых и по сей день согревали ему душу. Шуга обещала Пересвету в конце июля снова приехать в Косариху. Весточку о своем приезде Шуга собиралась послать Пересвету вместе с юродивым Прошкой, который перебивался подаяниями, путешествуя от деревни к деревне, от монастыря к монастырю. В Косарихе и в Троице-Сергиевой обители к юродивому Прошке относились с большей теплотой, поэтому он и задержался в этих краях. Родом юродивый Прошка был откуда-то из-под Углича.

И в первый свой приезд в Косариху сметливая Шуга использовала проворного юродивого в качестве своего гонца к Пересвету, благо по лесной тропе до Сергиевой обители тот хаживал не единожды.

Глава четвертая

Меч и молитва

В летнюю пору в монастырском хозяйстве работы было невпроворот, рабочих рук постоянно не хватало. Среди иноков половина были немощные старцы, у которых уже не было сил, чтобы браться за пилу, топор и заступ. По этой причине большая часть всех тяжелых работ ложилась на плечи тех монахов и послушников, кто еще не утратил телесной крепости. На Пересвета и Ослябю, как правило, возлагались обязанности по заготовке бревен и дров. Троице-Сергиев монастырь год от года расширялся, так как число его обитателей постоянно увеличивалось. К старым избушкам-кельям каждое лето пристраивались новые. С увеличением количества едоков приходилось расширять и монастырский огород. Высокий частокол, поставленный вокруг монастыря, приходилось постоянно отодвигать в сторону леса, у которого монахи отвоевывали по клочку землю под посевы.

При заготовке дров и бревен иноки Сергиевой обители преследовали еще одну важную цель, а именно — они прокладывали через лес две просеки. Одна просека вела к реке Воре и дальше к дороге на Москву, другая тянулась через чащу к селу Косариха, откуда начинался торный путь к Переяславлю-Залесскому. Дрова и бревна монахи свозили на Маковец, используя тягловую силу двух лошадей, имеющихся в монастырской конюшне.

День в монастыре начинался с рассветом. Первым вставал монах-будильщик. Он шел к келье игумена или того инока, кто его замещал, и, стоя под оконцем, громко произносил: «Благослови и помолись за меня, святой отец». Услышав в ответ из кельи: «Бог спасет тебя!», монах-будильщик ударял в железное било, таким образом пробуждая ото сна всех обитателей монастыря. Затем пономарь поднимался на звонницу и ударял в колокол, призывая монахов и послушников в церковь на утреннюю молитву.

Вступление в храм совершалось в строго определенном порядке. Все братья выстраивались в шеренгу на паперти. Священники и дьяконы становились впереди. Иерей, которому надлежало совершать в этот день службу, входил в храм первым. Перед ним шествовал чтец с горящей свечой.

Во время богослужения каждый монах стоял на своем месте. Игумену полагалось находиться в первом ряду справа, келарю — слева. Перед царскими вратами стояли монахи-священники, по сторонам — иеродьяконы.

Случалось, что во время утреннего бдения иноки начинали перешептываться, переминаться с ноги на ногу и даже дремать. Благочиние немедленно восстанавливали два инока-надзирателя, стоявшие справа и слева от толпы. Братья, которым надлежало отправиться куда-либо по делам, могли уходить из церкви до окончания службы. Все прочие стояли неподвижно до конца литургии.