Елена Невейкина - Наследница Страница 57

Первый бал

Наступила весна. Вскоре в жизни Элен должно было произойти событие, которого все девушки ждут с трепетом и нетерпением. Первый бал. Элен тоже ждала его, но скорее с любопытством. Ей было интересно увидеть своими глазами всё то, о чём она читала в книгах, о чём много раз рассказывала пани Мария, о чём говорили даже служанки на кухне. Платья, кавалеры, веера, музыка, комплементы — как всё это выглядит на самом деле?

Для Элен было заказано бальное платье. Первое. Его созданием занимался лучший портной города. На примерках Элен себя оценить не могла — всё происходило в комнате без зеркал. Она видела лишь ткань: нежно-голубую и белую. Подмастерья прикалывали эту ткань булавками к основе, которая была надета на Элен, закладывали складки, посаживали, растягивали, а сам мастер прохаживался рядом, оценивал, велел переделывать по многу раз, покрикивал на нерадивых, как ему казалось работников — и так бесконечно. Всё это время Элен приходилось стоять на низенькой табуреточке, не двигаясь, поднимая или опуская руки, двигая головой или наклоняясь, когда ей велели. Ей никогда не приходило в голову, что это такой сложный и утомительный процесс, даже для неё. Все платья, которые она носила до сих пор, шились по её меркам, и подгонялись по фигуре часто после всего лишь одной примерки. Хорошо ещё, что в дни примерок она была свободна от занятий с учителями (фехтование просто не совпадало по времени с посещением портного).

Платье оказалось готово за два дня до бала. К нему прилагалась пара туфелек, выполненных из голубой парчи. Было от чего придти в восторг! Ей казалось, что наряд похож на очень дорогую игрушку, к которой страшно прикоснуться, вдруг испортишь? Окончательно сразил Элен подарок дяди Яноша, который он вручил ей накануне бала. Это был великолепный комплект из жемчуга с бирюзой — ожерелье и серьги. Она перебирала пальцами драгоценности и вспоминала, как когда-то давно, в детстве, когда она долго болела и плакала, потому что плохо себя чувствовала, отец успокоил её, дав посмотреть шкатулку с украшениями её матери. Она вот также сидела и перебирала перстни, ожерелья, броши, заколки… Несколько раз после той своей болезни она просила отца ещё раз показать ей ту шкатулку, но он всегда говорил, что она получит всё это богатство тогда, когда придёт время, добавляя, что видела она лишь малую его часть.

Ночью Элен впервые за последнее время снились приятные сны. Впрочем, вот уже несколько месяцев она вовсе не видела снов, ни хороших, ни плохих. Слишком велика была усталость, девушка засыпала почти мгновенно, и наутро никаких снов не помнила. В эту ночь ей приснилось, что она купается в мелкой чистой речке. Вода играет на солнце золотыми бликами, а на дне видны камешки. Только они не обычные, а цветные. И вдруг Элен поняла, что это не камешки, а те самые кольца, броши и ожерелья, которыми она когда-то играла. Элен наклонилась, подняла несколько вещиц и обернулась на звук серебристого смеха: на берегу стояла молодая красивая женщина в бордовом платье с веером в руке. Она смеялась и говорила: «Это всё твоё, ты получишь всё, когда придёт время!» А потом рядом с ней появился отец. Он тоже улыбался, но молчал, только обнял женщину за талию. Элен поняла, что это её мать. Она стала оглядываться, надеясь увидеть и Алена, но его не было, и она огорчилась: она так соскучилась по нему! Ей хотелось рассказать брату обо всём, что с ней произошло, о том, что она теперь умеет хоть немного фехтовать, что у неё скоро первый бал… Но его нигде не было.

Утро было чудесным. Ночью прошёл небольшой дождь, и теперь под солнцем сад сверкал алмазными отсветами капель на молодой листве. Элен смотрела на эту красоту, улыбалась, но в душе сохранялась грусть сна. Она редко видела во сне родителей, особенно мать. Если она и приходила к ней, то Элен никогда не удавалось рассмотреть её хорошенько, мать то куда-то уходила, не оглядываясь, то была чем-то занята и не поднимала головы, то Элен слышала только её голос из соседней комнаты. Пожалуй, впервые мать приснилась ей так чётко.

День проходил в хлопотах. Гжесь тоже отправлялся на бал. Вслух он отзывался обо всей этой подготовке и о самом вечере пренебрежительно, изо всех сил стараясь всем своим видом показать, что всё это его нисколько не задевает, и «вообще ничего особенного не происходит». Но тем, кто хорошо его знал, было заметно волнение и некоторая неуверенность юноши. Элен вела себя спокойно, без особых эмоций, хотя охотно и быстро исполняла всё, что от неё требовали. Но после второго завтрака она вдруг погрустнела, ушла к себе в комнату и сидела там, никого не впуская, пока не пришёл пан Янош, вызванный обеспокоенной пани Марией. Ему Элен открыла и сама объяснила дяде перемену своего настроения.

— Я представила себе, что в этот день могла бы войти в зал рядом с отцом. Почему всё так несправедливо? Только ты, дядя Янош, не подумай обо мне дурно. Я очень люблю тебя, но…

— Я всё понимаю, Элен, — мягко ответил Янош. — Ты пережила столько горя и тягот… Но сегодня такой светлый день! Даже природа радуется. Мне хотелось бы, чтобы ты запомнила его только счастливым. Я не смогу занять место твоего отца, да и не желаю этого. Но я так хочу, чтобы ты была счастлива! Поверь, я сделаю для этого всё, что от меня потребуется.

Элен молчала. Немного подождав, Янош, видя, что девушка ничего говорить не собирается, продолжил:

— Элен, дорогая, я искренне скорблю вместе с тобой. Ты же знаешь, что граф Кречетов был не только моим близким другом, он был для меня братом. Не проходило дня, чтобы я, глядя на тебя, не вспоминал его. Но давай сегодня в память о нём не будем предаваться унынию. Я уверен, что твой отец был бы недоволен и мной и тобой, если бы увидел тебя в день твоего первого бала в слезах. Он, наверное, хотел бы видеть тебя самой красивой и весёлой в этот день.

— Но никогда не увидит, — тихо ответила Элен. — Никогда. Боже, какое ужасное слово. Я никогда не увижу отца. Никогда не увижу брата, — голос Элен упал до шёпота. Она сидела, сложив руки на коленях ладонью к ладони, и смотрела прямо перед собой. В никуда. Но слёз не было.

Пан Янош сделал слабую попытку возразить ей, мол, почему же она хоронит их обоих? Никто мёртвыми их не видел, значит, они могут быть живы. Элен покачала головой:

— Не надо, дядя Янош. Я слышала ваш разговор с паном Кветковским тогда, в саду. Вы разговаривали в беседке с ним, — Элен споткнулась и нервно дёрнула плечом, но быстро взяла себя в руки, — а я была неподалёку и всё слышала. Тогда-то я и поняла, что отца и брата нет в живых, поняла не головой, а… сердцем что ли. Это было какое-то прозрение. Как будто в одну минуту закончилось детство с его наивными радостями, — голос Элен был спокойным, как будто пришло странное безразличие. Ей казалось, что весь разговор — и слова дяди, и её собственные — она слышит как бы со стороны. — И я впервые поняла, что все мои надежды на встречу — детские глупые грёзы. Мне было проще считать, что мы просто потерялись с ними, что когда-нибудь они найдут меня. Но это невозможно. Вы сами об этом сказали. До того момента я просто не хотела задумываться над своими воспоминаниями, боялась. А после ваших слов всё встало передо мной так чётко, как будто случилось вчера… Отец упал первым, я видела, как он, безоружный, шагнул вперёд под удар сразу двух шпаг. У Алена в руке был нож, который мне удалось незаметно вложить ему в руку, но что он мог сделать против пятерых? Он крикнул мне, чтобы я спасалась, а сам… упал прямо на лежащего отца. Его сорочка была вся в крови… Я увидела всё это вновь, и тогда, именно в тот момент, поняла, что осталась одна… Единственная из нашей семьи… Да и то считаюсь умершей, — горько улыбнулась она.