В глуби веков - Воронкова Любовь Федоровна Страница 57

— Но я убил друга!

— Значит, так хотели боги. Или ты, сын Зевса, восстанешь против своего отца?

— Так хотели боги… — тихо повторил Александр.

И вдруг почувствовал, что камень с его плеч свалился и в сердце наступила тишина.

«Да, я царь, — думал он, повторяя мысленно слова Анаксарха, как свои. — Кто может судить меня? Да, я убил Клита. Но кто посмеет сказать, что я виновен?»

Когда человек чувствует свою вину и хочет изо всех сил избавиться от нее, он готов поверить самым подлым уверениям в том, что вины его нет. Анаксарх сумел убедить Александра, что царь не может быть виноватым, какое бы страшное деяние он ни совершил, и что царю все можно и все дозволено. Это черное влияние Анаксарха роковым образом усугубило мрачные стороны характера Александра. Еще не раз поддавался он своей дикой вспыльчивости, не раз бывал и жестоким и беспощадным. Но уже никогда не каялся и не винил себя ни в чем.

…Долог и опасен путь в Пеллу. Караваны, обозы, царские гонцы с письмами, с приказами и распоряжениями много дней шли до македонской столицы. Но приходили.

На этот раз письмо, присланное царице Олимпиаде, сообщило о гибели Клита. Письмо, полное слез и раскаяния. Ланика трепетно ждала, стоя возле царицы. Что пишет ее драгоценный Александр? Чем, какими великими делами он занят теперь? Какие замыслы собирается осуществить?

— Царь Александр убил Клита, — сказала Олимпиада, свертывая письмо.

Ланика схватилась за сердце.

— Как?!

— Копьем.

— О боги! — простонала Ланика. — Как же он мог! Моего брата…

— Значит, твой брат был достоин этого. Ну, что ты глядишь безумными глазами? Уж не собираешься ли винить царя?

Ланика опустила голову.

— Воля царя — воля богов, — еле слышно ответила она. — Но как же можно…

— Царю можно все! — оборвала ее Олимпиада. И, бережно спрятав в ларец письмо сына, сказала: — Ступай узнай, что прислал мой сын, царь Александр, из этой варварской Азии! Варвары умеют делать красивые вещи. Удивительно, не правда ли?

— Это так, госпожа. — Ланика, не поднимая головы, вышла исполнить приказание.

РОКСАНА

Сегодня утром Рокшанек нашла в ущелье зацветшие крокусы. Рядом лежал снег с прозрачной ледяной кромкой, а нежно-белые хрупкие цветы кротко и бесстрашно смотрели в небо.

Весна…

Рокшанек стояла над ними странно взволнованная. Откуда это волнение? Что так сладко тревожит сердце?

Весна…

Это весна тревожит и волнует, что-то сулит, что-то обещает. Призраки счастья бродят где-то рядом, зовут к еще неизвестным, еще неизведанным радостям, томят каким-то предчувствием… Может быть, предчувствием любви…

Любви!

Рокшанек подняла глаза к вершинам гор, к искристым розовым снегам, лежащим на высоких склонах. Покрывало свалилось с ее запрокинутой головы, и поток светлых золотых волос засверкал под солнцем. Свежий румянец, вызванный дыханием холодного ветра, проступил на ее чистом, как белый жемчуг, лице. Но где ее счастье? Где ее любовь? Откуда она придет к девушке, скрытой в глухой крепости на вершине Скалы?

Солнце вело медленную игру света и тени на обнаженных склонах. Желтизна на выступах утеса, коричневые пятна во впадинах, фиолетовая дымка в ущельях… А над головой суровые, грозные вершины в серебре снегов.

Где-то далеко внизу лежат долины. Отсюда, с высоты Скалы, где отец ее, Оксиарт, построил крепость, земля равнин кажется лежащей в пропасти. Там города и села, там много людей, движение, жизнь. И там сейчас война.

Синие огни в глазах Рокшанек погасли. Какие радости? Какая любовь? Это лишь мираж весны, обман весенних запахов и птичьих голосов. Белые крокусы могут радоваться — они доцветут и дадут семена. Птицы могут радоваться — они совьют гнезда и выведут птенцов. И звери в лесах, и сами леса — все может радоваться весне, их жизнь ничем не нарушена, и все, что дано им природой, они возьмут…

А что ждет людей, укрывшихся на отвесной Скале от страшного завоевателя, который уже прошел многие страны и нынче ходит по их земле? Какую радость увидят они?

Снова на сердце легла тяжесть тревоги и страха — привычные чувства за все это последнее время. Ее отец, ее братья — все сражаются вместе с отважным Спитаменом против чужеземцев, защищая свободу родины. Ни в одной стране, по которым прошли македонские фаланги, не нашлось такого героя, как их Спитамен. А если бы нашлись и там, в Персии или где-нибудь в Киликии, в Дрангиане, то свирепый Македонянин не пришел бы сюда!

Но он пришел. И вот уже два года бьется Спитамен с Македонянином, два года бросается, как лев, на чужеземцев, а победы все нет… И может быть, сейчас, когда Рокшанек бродит здесь и радуется расцветшим крокусам, ее отец лежит неподвижно на окровавленной земле…

Рокшанек вздрогнула, накинула покрывало и бросилась бегом по узкой тропинке вниз.

У ворот крепости ее встретила кормилица. Толстая, смуглая, с тяжелым подбородком и заплывшими черными глазами, она остановилась, задыхаясь: видно, давно уже бегает, отыскивая Рокшанек.

— Мало нам тревоги, Рокшанек, что ты еще убегаешь одна в горы!

— Есть какие-нибудь вести, апа?[*]

Кормилица махнула рукой.

— Теперь каждый день вести. И каждый день — плохие. Твой отец, полководец Оксиарт, прислал гонца. Видно, скоро всем нам погибать, светлая моя.

— Почему, апа? Почему?

— Иди и послушай его сама. Он у госпожи.

— Но отец жив? Братья живы?

— Об этом узнаешь лишь после сражения.

— Опять сражение?

— Опять, светлая моя. Большое сражение. Ох, что будет, что только будет с нами!

Казалось, что кругом сразу потемнело. Свет солнца стал мертвым, в птичьих голосах слышалась обреченность.

— Пойдем скорее, апа! Послушаем, что он говорит!

Плоскогорье Согдийской Скалы, приютившее несколько тысяч людей, укрывшихся от Александра, было обширно. Речки и водопады давали в изобилии хорошую, прозрачную воду. Было достаточно земли, чтобы посеять хлеб. Здесь хорошо родился сладкий розовый виноград. Крепость Оксиарта, или Око, как называли персы такие горные крепости, могла выдержать длительную осаду: отвесные стены Скалы защищали ее.

Вестники приходили по тайным тропам наверх, рассказывали разное — о македонянах, людях суровых и одетых странно, о их грозном вооружении, о суровых обычаях, о богатстве полководцев, о непреклонном нраве македонского царя…

Один из таких вестников, немолодой бактриец, посланный Оксиартом, сидел в покоях хозяйки дома, Оксиартовой жены, измученный скачкой и крутой тропой, по которой он пробирался.

Все, кто жил в доме Оксиарта, толпились вокруг в тревоге и смятении — жены бактрийцев, знатных, присланные сюда под защиту крепости, старые родственники, воины, которые уже не могут держать оружие и пригодны только для домашних работ. Даже рабы теснились у порога: они хотели знать, что ждет их господ, а значит, и их самих.

Девушки сидели у стены на мягких коврах и подушках. Рокшанек пробралась к ним; ей дали место, придвинули подушку.

Госпожа прежде всего спросила о муже, о сыновьях. Оксиарт здоров, сыновья тоже.

Но надежды на освобождение от македонян нет. Спитамен сражается из последних сил, а сил у него уже остается мало. Многие согдийские и бактрийские вельможи отошли от него; нет у них войска, земли обезлюдели, народ разорен. Многие убиты. А многие — горько сказать! — перешли на сторону Македонянина и теперь сражаются против своих. Трудно Спитамену сопротивляться такому сильному врагу: ни один город, ни одна крепость не может устоять перед Александром, ни одно войско. Все гибнет на его пути! Македоняне ходят по Согдиане вдоль и поперек, а где пройдут, там кровь и пожарища.

Рокшанек слушала, уткнувшись лицом в ладони и вся затихнув от страха. Страшный, страшный Македонянин ходит по Согдиане, огромный, свирепый, на голове рога. Его видели воины, вернувшиеся с тяжелыми ранами на Скалу, — да, у него рога за ушами, белые рога!